"Из всех, разделяющих со мною глубокую скорбь, -- писала ему Елисавета Алексеевна, -- воспоминание о вас, милостивый государь, в эту жестокую минуту, уверяю вас, милостивый государь, в эту жестокую минуту, уверяю вас, для меня самое драгоценное. Мне отрадно бы было оплакивать вместе с вами обожаемого человека, коего прекрасная душа вам была известна; вы следили за его развитием, вы способствовали оному... никто поэтому лучше вас не может понять всей громадности моей утраты и говорить мне тем языком, которого более всего жаждет мое сердце. Вы знаете, милостивый государь, что он любил сознавать, чем он вам обязан, и я нахожу утешение в повторении этого. Вы говорите, что остаток жизни вашей расстроен нашим несчастием, и я этому верю; но вспомните о непосредственном влиянии, которое вы имели на его молодость, о благе, которое вы этим принесли ему и вообще человечеству, и вы еще найдете утешение в этом воспоминании..."
И остальные члены царствующего дома, как равно и новый государь, Николай Павлович, не оставили Лагарпа своим вниманием: все они прислали ему соболезнующие письма, где не поскупились на выражения чувств признательности за все им некогда соделанное на благо покойного Александра I. Особенной теплотой и сердечностью дышали письма его второго ученика -- Константина Павловича.
В память дружбы его с Александром царствующий брат его возвратил Лагарпу все его письма и записки к покойному государю. Сознавая важность этих исторических памятников, Лагарп снял с них копии, а подлинники возвратил Николаю Павловичу, прибавив сюда еще копии с писем к нему Александра Павловича.
Лагарп пережил своего воспитанника на 13 лет, храня о нем до последних минут своей жизни восторженное воспоминание. Он скончался в 1838 г., восьмидесяти четырех лет от роду, окруженный обширной семьей, и еще бодрый и крепкий. Соотечественники поставили на небольшом острове местечка Ролле, близ берега Женевского озера, скромный памятник Лагарпу, как благодарную дань его великим заслугам. Когда его хоронили, все в один голос повторяли: "Много он потрудился для родины, -- имеет право и отдохнуть".
VI. НИКОЛАЙ I И ГЕНЕРАЛ ЛАМСДОРФ
I.
Дни Екатерины Великой уже клонились к концу, когда 25 июня 1796 г. она была извещена о рождении третьего внука. В ее присутствии духовник государыни на половине великой княгини Марии Феодоровны совершил над новорожденным младенцем молитву, с наречением его небывалым еще в царствующем доме Романовых именем Николая. Извещая об этом событии своего заграничного друга, философа Гримма, Екатерина II так описывала наружность новорожденного: "Голос у него бас, и кричит он удивительно: длиною он -- аршин без двух вершков, а руки немного поменьше моих. В жизнь мою -- в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом".
А через две недели она опять писала все тому же Гримму: "Рыцарь Николай уже три дня кушает кашку, потому что беспрестанно просит есть. Я полагаю, что никогда осьдневный ребенок не пользовался таким угощением, это неслыханное дело. У нянек просто руки опускаются от удивления: если так будет продолжаться, то я полагаю, что придется, по прошествии шести недель, отнять его от груди. Он смотрит на всех во все глаза, голову держит прямо и поворачивает не хуже моего". В тех же письмах Екатерина, точно предугадывая будущее новорожденного, говорит: "Я стала бабушкой третьего внука, который, по необыкновенной силе своей, предназначен, кажется мне, также царствовать, хотя у него и есть два старших брата".
Предсказание бабушки сбылось, -- и, по кончине в 1825 году бездетного Александра I, Николай Павлович, согласно воле своего почившего старшего брата и живого второго брата, Константина Павловича, отрекшегося от престола, был коронован и вступил на прародительский престол под именем Николая I.
Из очерка об Александре I нам известно, сколько любви и внимания было положено Екатериною II в дело воспитания старшего внука, и как последний с первых же дней рождения, по воле державной бабушки, был устранен от близости и влияния родителей. Иначе сложились детские и юношеские годы третьего ее внука, "рыцаря Николая", который, в противность первым своим двум братьям, вырос, окреп и умственно развился в родительском доме под непосредственным наблюдением отца и, главным образом, матери, и, в значительной степени, согласно их воспитательным взглядам и понятиям.
Екатерина II успела при жизни лишь сделать выбор Николаю Павловичу штата нянек, гувернанток и прочих придворных лиц, долженствовавших состоять при третьем внуке. Главный надзор за воспитанием был поручен Шарлотте Карловне Ливен; гувернантками были назначены -- г-жи Адлерберг, Синицына и Панаева; в няньки же была взята англичанка, Евгения Васильевна Лайон (Jane Lyon), а кормилицею -- красносельская крестьянка, Евфросиния Ершова.
Кроме этих лиц, согласно положению, при великом князе состояли две камер-юнгферы, две камер-медхен, два камердинера, доктор, аптекарь и зубной врач.
Все названные должностные лица не представляли собою ничего выдающегося и достойного внимания историка; исключение составляли лишь няня-англичанка, или, точнее, шотландка, дочь лепного мастера, вызванного Екатериною II в Россию, Лайон, "няня-львица", как ее называл, несколько переделывая ею фамилию, Николай Павлович.
Лайон была женщина характера смелого, решительного и энергичного, вспыльчивая до чрезвычайности, она вместе с тем была необыкновенно добра и нежна в своих отношениях к детям и окружающим вообще. Семь лет жизни, которые она провела около порученного ее попечениям царственного ребенка, положили резкий след на его склад характера и даже отчасти -- на образ мыслей. Так, по обстоятельствам личной жизни, она, испытав в свое время много неприятностей от поляков, сильно ненавидела эту народность; и это чувство, по собственному признанию впоследствии Николая Павловича, именно "няня-львица" передала на всю жизнь своему питомцу.
Она, несмотря на свое английское происхождение и различие с великим князем по вере, первая заложила в его сердце семена религиозности, научила его по-русски молитвам "Отче наш" и "Богородица", показала ему первая, как следует складывать, во время молитвы, по-православному персты для крестного знамения. Будучи, как уже сказано выше, характера смелого и независимого, Лайон неоднократно шла в своих действиях наперекор не только графине Ливен и гувернанткам, но и самой матери-императрице Марии Феодоровне, когда полагала, что правда и истина -- на ее стороне. Последствия ее самовольных действий, однако, ни разу не выходили дурными, и императрица, видя добрые, вытекающие отсюда результаты для здоровья сына, не переставала оказывать энергичной няне-англичанке свою любовь и доверенность. Действительно, под неусыпным наблюдением Лайон великий князь Николай, будучи и от рождения богатырского сложения, вырастал, всем на диво, в чудо-богатыря, поражавшего окружающих пышущим здоровьем и решительным характером.
II.
Не считая Лайон и гувернанток, на дело воспитания малютки -- великого князя имели значительное влияние его родители, которые получили возможность, за смертью Екатерины, стать к меньшим детям в более близкие отношения, нежели к старшим. Таким образом, великие князья, Николай и Михаил, как равно их сестра, Анна, почти всецело выросли на глазах Марии Феодоровны и Павла Петровича, причем на долю державной родительницы выпала особенно большая доля влияния на умственное и физическое развитие детей.
Павел Петрович, человек очень доброго сердца, отзывчивый на ласку, которой, с своей стороны, был лишен совершенно в детстве, страстно любил сыновей, постоянно ласкал их и называл не иначе, как "мои барашки, мои овечки". Он часто, особенно в последнее время своего царствования, навещал детей на их половине, играл и возился с ними тут, причем был особенно щедр на ласки Николаю Павловичу. Являясь в детскую, государь сбрасывал с себя обычную строгость и напускную суровость и обращался в самого обыкновенного любящего родителя, который не только умеет нежно относиться к родным детям, но также -- дарить вниманием и признательностью тех лиц, которые стоят на страже здоровья и интересов этих детей. Так, он всегда дозволял няне сидеть в своем присутствии, держа Николая Павловича на руках, попросту с нею разговаривал и даже поднимал с полу упавшие из рук ребенка или няни вещи и игрушки.