Вероятными причинами назначения Ламсдорфа были, с одной стороны, родительская неопытность императора и императрицы в деле воспитания, с другой -- родственные связи генерала с Лагарпом, бывшим наставником их старшего сына, Александра. Так или иначе, но в 1803 году мы видим Николая Павловича устраненным от нежно любившей его Лайон, окружавшей своего воспитанника атмосферой любви и заботы, и отданным в полную власть сурового Ламсдорфа, который и поспешил как можно скорее заменить прежние мягкие начала воспитания строгими приказаниями, выговорами, распеканием и жестокими наказаниями, где не последнее место занимали даже побои.
В своих отношениях к воспитаннику Ламсдорф ставил себе главною целью идти наперекор всем его наклонностям, желаниям и способностям, стремился всеми средствами и силами переломить его на свой лад. Поэтому шестилетний великий князь находился постоянно как бы в железных тисках, не смея свободно и непринужденно ни встать, ни сесть, ни ходить, ни говорить, ни предаваться обычной детской резвости, шаловливости и естественной шумливости; его на каждом шагу останавливали, исправляли замечаниями и наказаниями, преследовали нравоучениями и угрозами. Этого жестокого порядка, установленного Ламсдорфом и одобренного Марией Феодоровной, держались и остальные приставленные к великим князьям кавалеры, хотя и пытавшиеся внести сюда, зависевшими от них средствами, некоторую умеренность и снисходительность.
Кавалерами при Николае Павловиче в первое время были: генерал-майор Ахвердов, полковники Арсеньев и Ушаков, лица значительно более развитые и более образованные, нежели главный воспитатель, и способные преподавать разные языки и учебные предметы.
О времяпрепровождении, поведении, учебных занятиях как великого князя Николая, так и Михаила подавались ежедневно Марии Феодоровне рапорты, где Ламсдорф считал нужным всегда обращать внимание императрицы на дурные наклонности и недостатки характера ее сыновей, причем указывались те наказания (до ударов шомполом включительно) и те меры строгости, которыми наставники надеялись искоренить эти недостатки. Эта-то откровенность указаний и действовала на государыню, полагавшую, что если от нее не считают нужным скрывать мер строгости и наказаний, следовательно, они действительно нужны, и дети ее на самом деле одарены какими-то пороками, которые только и можно искоренить крутыми взысканиями. Вместе с тем Николай Павлович, при некоторой природной вспыльчивости и упрямстве, унаследованных им от отца, рядом с этим обладал мягким, нежным сердцем, жалостливостью, застенчивостью и необыкновенной робостью, не позволявшей ему в детском возрасте без испуга и содрогания слышать ударов грома, пушечной пальбы и шума от пускаемого фейерверка. Только с годами эти приступы испуга и трусливости стали у него проходить, и уже в 1802 году он хладнокровно встречал грозу, присутствовал при фейерверках и упражнялся в стрельбе из пистолета. Но если с этими недостатками ему удалось справиться, то одного неприятного физического ощущения он не сумел превозмочь даже в позднейшем возрасте, а именно, он никогда не мог смотреть ни с какой высоты или стоять на узком пространстве, не подвергаясь головокружению и невольному паническому страху.
Нежные свои чувства Николай Павлович с особенною наглядностью проявлял в отношении няни Лайон, памяти рано скончавшегося отца к, главным образом, брата Михаила. Объятия и ласки няни были для него убежищем от несносной, придирчивой строгости воспитателей, были вознаграждением за те обиды, которые приходилось терпеть от Ламсдорфа. Когда ему кавалеры, в силу распоряжения делать все наперекор желаниям великого князя, запрещали самые невинные вещи, то он с обычной уверенностью говаривал: "Ну, хорошо, так мне это няня, наверное, позволит".
Любовь к младшему брату была в нем так сильна, что у него навертывались слезы на глаза, когда казалось, Мария Феодоровна должна рассердиться или наказать расшалившегося или разупрямившегося маленького Михаила.
IV.
День великого князя начинался между 7-ю и 8-ю часами утра. В эти часы он вставал и одевался, что делал почему-то всегда лениво и медленно. Утром он пил чай, за обедом кушал обыкновенно немного, а за ужином довольствовался куском простого черного хлеба с солью. При таком умеренном питании он всегда, однако, проявлял крайнюю торопливость, запихивал в рот огромные куски и спешил глотать их, из-за чего у него бывало немало столкновений с кавалерами. Спать его отправляли в 10 часов вечера, а перед сном он должен был писать свой дневной журнал, что делал тоже с неохотою, почти машинально, точно желая, чтобы дежурный кавалер за него подумал и сделал эту работу.
С самого утра великий князь с братом, едва вставши с постели, принимались за военные игры. У них были в большом количестве оловянные солдатики, которые, в случае недостачи, пополнялись такими же фарфоровыми. Когда нельзя было выходить со двора, по случаю холода или дурной погоды, они расставляли свои армии в комнатах, по столам. На воздухе же игры в солдатики сопровождались постройкою земляных редутов и крепостей. Из прочих военных игрушек у них были еще ружья, алебарды, гренадерские шапки, деревянные лошади, барабаны, трубы и зарядные ящики.
Все эти игры были очень шумные, оглушительные, так что Ахвердов, не терпевший вообще никакого шума и никаких воинственных упражнений, нередко приказывал им прикрывать барабаны платками, чтобы заглушить нестерпимый для него треск. Борьба с военными наклонностями воспитанников, их пристрастием ко всему военному, особенно с внешней его стороны, составляла одну из главных забот наставников. Мария Феодоровна всегда настаивала, чтобы сыновья ее возможно больше уклонялись от военного воспитания и больше занимались науками; она даже выражала желание, чтобы мальчики носили преимущественно штатское платье. Но эти взгляды императрицы-матери не встречали сочувствия старшего ее сына, Александра, вступившего уже тогда, за смертью Павла Петровича, на престол. Равным образом и Константин Павлович преследовал всегда насмешками мирное и гражданское направление в воспитании братьев. Таким образом, Ламсдорф и кавалеры оказывались часто в фальшивом положении. С одной стороны, надо было подчиняться велениям Марии Феодоровны, с другой -- им не хотелось идти вразрез со взглядами молодого государя-императора. Вот почему, в значительной степени, их попытки отвлекать внимание великих князей от усиленных военных занятий и упражнений не имели успеха, и детская половина постоянно оглашалась треском барабанов, воинскими криками и шумом битв, устраиваемых великими князьями между собою и товарищами их детских игр.
Из числа последних наиболее частыми гостями царских детей были -- Владимир Адлерберг, принц Адам Виртембергский, Фитингоф, Панаев, два брата графы Завадовские, графы Апраксины, два брата Ушаковы (сыновья кавалера Ушакова) и племянники кавалера Ахвердова. Ушаковы и Ахвердовы приходили попеременно в те дни, когда были дежурными их дядя или отец. Из всех этих товарищей особым расположением Николая Павловича пользовался Владимир Адлерберг. Но самыми лучшими друзьями и участниками его игр были брат Михаил и сестра Анна.
С первым он тешился военными играми: они вместе строили крепости (в комнатах -- из стульев, в саду -- из земли), атаковали их своими солдатами и впоследствии, когда прошел отмеченный выше их страх к выстрелам и огнестрельному оружию, стреляли по ним из пистолетов. У Николая Павловича до того было на уме все военное, что когда он строил дачу или дом из стульев, из игрушек или из земли для няни Лайон или для других гувернанток, -- то всегда считал нужным укреплять эти жилища пушками "для защиты".
В характере мальчиков замечалась значительная разница: насколько старший любил строить, укреплять, любил рисовать модели крепостей и построек, настолько младший питал удивительное пристрастие к разрушениям и уничтожению воздвигнутых Николаем сооружений. Михаил Павлович отличался с детства остроумием, насмешливостью, наружным блеском и ловкостью; Николай Павлович, будучи лишен всех этих качеств, держал себя вне игр всегда серьезно, задумчиво и несколько властно. Он, точно чувствуя свое внутреннее превосходство над сверстниками и братом, постоянно в играх оставлял за собою начальствование и командование и с самоуверенностью хвалил одного лишь себя. Подстрекая брата к насмешкам по отношению окружающих, он, когда доходило дело до него лично, не сносил никакой шутки, казавшейся ему обидною. Поэтому его игры с товарищами часто переходили в драку и редко заканчивались миролюбиво. Он был до крайности вспыльчив и неугомонен, когда что-нибудь или кто-нибудь его сердили и выводили из себя. Что бы с ним ни случилось, падал ли он, или ушибался, или считал свои желания неисполненными и себя -- обиженным, он тотчас начинал браниться, рубил своим топориком барабан, игрушки, ломал их, бил палкой или чем попало товарищей игр, несмотря на всю привязанность к ним.