Главной опорой «партии Милославских» стала царевна Софья, самая способная и энергичная из сестер Федора. Поскольку из-за своей немощности царь большинство совещаний с боярами проводил в своих покоях, а Софья, вольно или невольно, присутствовала при этом, прислушиваясь к обсуждению государственных вопросов и приобретая тем самым определенные знания и навыки политической деятельности, она стала именно тем человеком, которого многочисленные Милославские решили поставить на высшую ступеньку власти. А ведь до недавнего времени жизнь Софьи была такой же, как жизнь большинства девушек и замужних женщин из знатных московских семей, то есть ограничивалась теремом.
На Руси тогда считалось невозможным, чтобы женщина принимала участие в государственных делах и вообще в беседах мужчин. Она должна была оставаться в своем тереме, где, собственно, девушки и женщины из боярских семей и проводили всю свою жизнь, разве что в церковь они могли ходить, да и то под присмотром. Выходить в люди или свободно передвигаться по городу им не разрешалось. Не суждено им было и вступать в брак по своему выбору. Все зависело от воли батюшки. Отец мог выдать замуж свою дочь за человека, которого она никогда и в глаза-то не видела.
Царевны жили в особых покоях и могли видеть лишь немногих людей, в основном близких родственников. Время они проводили, главным образом, в молитвах или за рукоделием, строго исполняли обряды православной церкви, часто постились. Учились они немногому, выходили из терема только на богомолье. Их строго охраняли от всякого постороннего взгляда из-за боязни греха, соблазна, порчи или сглаза — так сильно было распространено суеверие при московском дворе.
Из тысячи придворных редко кто мог похвалиться тем, что видел царицу и кого-либо из дочерей или сестер государя. Даже придворный врач, — а к его помощи обращались только в самом крайнем случае, — исследовал пульс царевны в темной комнате, причем рука больной обертывалась при этом тонкой материей. Из дворца царица и царевны выезжали только в закрытых каретах. Вход в помещение, к двери которого подъезжала карета, ограждался специальными ширмами. Даже при посещении ими церкви принимались все меры, чтобы оградить их от посторонних взоров, в особенности мужских. А на богомолье в монастырь царица и царевны выезжали чаще всего ночью. Для них специально совершалось богослужение, чтобы не было при этом других богомольцев. В придворной же церкви для женской половины царской семьи было особое место, закрытое плотным занавесом, скрывающим их от любопытных взглядов остальных молящихся. Только в первый день Пасхи царица могла принимать у себя близких родственников и наиболее знатных бояр. На следующий день дверь царского терема вновь закрывалась.
Выдавать царевен замуж за русских подданных царя было не в обычае — не позволяло их высокое положение; для брака с иностранным принцем постоянной преградой оказывалась религия. Поэтому большинство так и оставались девами и кончали зачастую свои дни за монастырской стеной, приняв постриг. Ни любви, ни брака, ни материнства им не суждено было познать.
В царствование Федора Алексеевича в терем стали проникать иноземные понятия и обычаи, внедряясь постепенно в быт знатных боярских семей Москвы. Первым пример показал еще его отец, царь Алексей, при котором обстановка в тереме уже несколько изменилась, прежней строгости не было. Его сестры и дочери чувствовали себя свободнее, в терем с визитом могли приходить даже мужчины. Следуя духу времени, царь допустил к своим дочерям учителей, желая дать им некоторое образование. Первым из посторонних мужчин, переступившим порог царского терема, был Симеон Полоцкий, поэт и драматург двора, оказавший весьма благотворное влияние на царских детей. Ну а свою вторую супругу, Наталью Нарышкину, Алексей Михайлович вообще не затворял в тереме. Молодая царица позволяла себе появляться на улицах Москвы в открытом экипаже, запряженном двенадцатью лошадьми белой масти, не стесняясь обращенных на нее взглядов мужчин. Этот пример царицы оказал сильную поддержку всем тем, кто, будучи овеянным идеями Запада, привнесенными иноземцами, начал понимать нелепость порядка жизни в тереме, освященной стариной.