Молодой царь Иоанн Васильевич сидел на рундуке богатом на паперти собора Успенского и с тревогою оглядывал страшные следы пожара великого: курящиеся еще развалины, груды золы и пепла, почерневшие, закопченные стены храмовые. Шел царю и великому князю Иоанну Васильевичу в эту пору восемнадцатый год, был он росту высокого, строен станом, широкоплеч; чело у великого князя было крутое и высокое, из-под орлиных бровей сверкали очи пламенные, в которых мигом загорался гнев великий и мигом сменялся взором милостивым и кротким; нос был у царя выгнутый, уста тонкие, подбородок острый; едва пробивались у него усы и борода на лице юном. Висела на шее у царя цепь золотая, усаженная камнями самоцветными; запонки на его ф'ерязи алой бархатной горели алмазами.
Беседовал молодой царь Иоанн Васильевич с боярином Захарьиным, а сам нетерпеливо поглядывал на черные тучи народные, что все гуще и гуще собирались вокруг храма Успенского. Безмолвен был народ, и не слышал молодой царь из толпы криков обычных, приветственных. Наплывали толпы сумрачно и грозно…
- Верно ли, боярин, - спросил царь Иоанн Васильевич Захарьина, - что винит народ в беде своей великой князей Глинских?
Замялся на вопрос царский боярин Григорий Юрьевич; был он сердца доброго, враждовал с князьями Глинскими лишь из-за дружбы к остальным боярам, и не хотелось ему князя Юрия перед царем поносить. Покачал он головою, словно бы в раздумии глубоком, и молвил царю:
- Слыхал я что-то, государь, да не больно тому веры даю. Статочное ли дело, чтобы стал народ черный с князей да бояр ответа спрашивать! У князя Юрия завистников много, да и нравом-то он крутенек, - вот и порочат его перед лицом твоим, государевым. Вестимо, погорел, обнищал народ и виновника беды своей ищет.
А кого тут винить? Известно, Божия воля!
Выслушал царь Иоанн Васильевич свояка-боярина, поглядел, как бы дивясь, на его лицо доброе и с легкой усмешкою проговорил:
- А я было мыслил, что ты, Григорий Юрьевич, с князем Юрием в раздоре?
- Чего греха таить, царь-государь: случалось с князем в Думе твоей царской спорить. Да и нрав-то княжий спесивый мне не по душе. А только не таков я человек, чтобы кого облыжно порочить перед царем.
Еще более подивился молодой царь, эти речи слушая.
- Ну ладно, так и быть тому. А ты вот что мне скажи, Григорий Юрьевич: что мне теперь с черным людом московским делать?
- А что делать, государь? - беззаботно ответил добрый боярин. - Одел'и их казной по малости; чай, у тебя меди-то хватит. Да повели какому ни на есть из бояр в толпе речь держать; пусть успокоит да утихонит их, посулит от тебя милости какие ни на есть.
- По душе мне совет твой, боярин Григорий Юрьевич, - молвил молодой царь, и лукаво усмехнулись его уста тонкие. - Вот ты возьми да и говори с народом.
Кажись, тебя любит московский люд…
Смутился малость боярин Захарьин - нелегкую задачу ему царь задал… А потом взглянул кругом на знакомые стены кремлевские, на своих бояр-товарищей в нарядах пышных и даже сам страху своему подивился. Чай, не впервой было ему с народом говорить! Поклонился он царю молодому в пояс.
- Твоя воля, царь-государь, уговорю я черный люд московский.
- А я, - молвил молодой царь, вставая с места своего, - возьму с собою окольничих да стремянных и прочь отъеду. Невесело мне глядеть тут на пожарище.
Не успели бояре опомниться, как вскочил молодой царь Иоанн Васильевич на аргам'ака персидского, поманил за собою молодых слуг своих, и глядь - уже поскакал к воротам кремлевским через широко раздавшуюся толпу народную.
Остался один на паперти боярин Захарьин, и не больно ему любо было остаться одному в виду гневной толпы народной… Соседние бояре, что приказ царский слышали, с усмешкой поглядывали на избранника царского: как-де ты справишься, как-де ты выпутаешься… Частый шепот завистливый пробегал по рядам боярским: всем не по нутру было, что предпочел молодой царь Захарьина всем остальным боярам…
Однако супротив приказа царского никто перечить не смел - все покорно отступили, все дали слово боярину Захарьину.
А толпа-то народная все прибывала да прибывала; увидел люд московский, что отбыл царь-государь с площади Успенской, что ни слова не сказал он народу своему, что во всем положился он на бояр своих, - и начали мало-помалу раздаваться в толпе народной крики гневные:
- Самому царю хотим правду сказать!
- Пусть не слушает он бояр лукавых!
- Пусть выдаст нам Глинских-злодеев!
- Эк, вырядились в какое платье цветное!
- Все, чай, нашими горбами добыто!
- А почто Москву сожгли, православные?!
- Ну-ка ответь, боярин!
- За что Москву сжег, боярин?!
- Отвечай-ка!
- Аль оглох?
Слушал, слушал боярин Захарьин гневные крики народа московского и ничего не мог в толк взять… Не в чем было ему оправдываться, нечего ему было народу потакать, не знал боярин за собою никакой вины - и потому выступил он смело пред толпой бушующей.
- Эй, вы, люди московские! Слушал я вашу молвь нескладную, слушал я ваше роптание и никак не могу в толк взять - чего вы хотите… Захотел Господь, и постиг пожар Москву великую; захотел Господь, и погибло все ваше имущество, и погорели жены ваши и дети… То, люд московский, разразился над тобою гнев Божий, а супротив того гнева ни один смертный пикнуть не смеет; к чему же, люди московские, бушуете вы против царя-государя, великого князя Иоанна Васильевича?!
Или он виновен в прегрешениях ваших, или он накликал на вас беду великую?..
Многомилостив царь-государь; и повелел он мне, боярину своему, выдать каждому награду достойную. Кто избой целой от огня изубытчился, тот от государя великого целую гривну серебряную добудет! Кто малую избу потерял, тот от царя Иоанна Васильевича полгривны достанет! Не мятитесь вы, люди московские, не смущайте покоя государева криком вашим!
Громко говорил боярин Григорий Юрьевич, и далеко разносился голос его мощный, и слушал его люд московский. Любили москвичи боярина Захарьина, готовы были каждому его слову поверить… Кабы было то в другое время - закричали бы, завопили бы москвичи: “Здравствуй по много лет, боярин Григорий Юрьевич!”.
Но не та была пора: лишился народ московский домов своих, всего скарба своего, всех пожитков своих и не верил он больше боярам сладкоречивым… В ответ на речь боярина Захарьина раздались отовсюду крики народные:
- Полно тебе народ морочить!
- Сладко поешь, да не верим мы тебе!
- Что нам гривна твоя серебряная?
- Чай, не на гривну у нас добра сгорело!
- Подавись ты, боярин царский, тою гривною! Та гривна - нам во погибель!
Еще раз крикнул боярин, пытаясь унять смуту народную, на всю площадь крикнул и брови свои боярские принахмурил: хотел испугать чернь малодушную.
- Слушать ли мне ваши крики мятежные? По указу царя Иоанна Васильевича говорил я вам, по его же указу и теперь говорю… Слушай, народ московский. Не нарушай покоя царя Иоанна Васильевича смутой своей дерзкой… Та смута не к добру ведет!..
Вспомни, народ московский, царя Василия Иоанновича! Не любил шутить царь Василий Иоаннович - мигом у него мятежные головы с плеч соскакивали!.
Не приведи Бог, как зашумел, заярился народ после слов доброго боярина… И без того были люди московские обездолены пожаром свирепым, и без того лишились они и домов своих, и семейств своих; и без того гнев лютый кипел в сердцах их за то, что не сумели оберечь стольный град Москву от пожара великого; и без того злобились они на бояр царских, ведая, что сам-то царь - юноша еще недозрелый…
Покорно сносил народ московский владычество бояр знатных, покорно подставлял он выю свою избранникам царским; но тут не было перед ним ни царя, ни бояр, ими любимых, - и разразилась грозная буря народная…
Были то клики, или был то вопль гневный всего народа собравшегося, или просто вздохнула вся земля, весь удел земский, трепетавший под стопою воевод корыстолюбивых, только громом небесным разразились погорельцы несчастные, и таков был тот гром, что далеко раздался он над Кремлем великим, над Китай-городом и над всеми пригородами московскими…