Недолго пришлось ожидать.
Заволновалась толпа, на недавнем пожарище, еще покрытом головешками и грудами пепла, каждому хочется самому услышать.
— Люд московский, — зычно спрашивает у толпы осанистый дьяк Тетерин, — по правде, по совести сказывайте, кто поджигал Москву?
Загудела многотысячная толпа, точно зарокотала морская волна:
— Они… Они, Глинские, дядовья царские, с бабкой-ведуньей!
Не по своему разуму кричит люд московский, подсказывают ему подкупные люди врагов Глинских, никто ничего доподлинно не знал, не видел, только россказни слышали. Ни слова в ответ толпе не вымолвил дьяк, чуть заметно качнул в сторону стоявшего тут же Юрия Глинского. Понял князь Юрий, что ждет его смерть неминучая, вихрем помчался в собор Честного Успения Приснодевы, скрылся, у святынь искал спасения.
Не пощадили бояре своего исконного врага, с головой выдали…
Кинулась вслед за Глинским толпа убийц, не побоялась разрушенной огнем святыни, убила Юрия в храме и выволокла окровавленный труп его на площадь.
Жестокости человеческой не было предела, она бушевала, как стихия…
Вместе с Глинским погибла вся его челядь. Убийцы злорадно потешались над ними, всех перебили и вместе с убитым князем кинули их на Лобное место.
Остановить ярость толпы не представлялось возможным. Побила она и ни в чем не повинных северян, только что прибывших в Москву и принятых ею тоже за литовцев по обличью.
Радовались враги Глинских, бояре, жестокой расправе с их недругом.
— На Воробьевы! К царю! — кричали зачинщики кровавого дела. — Пусть выдаст нам другого Глинского и бабку свою, иначе ему самому несдобровать!
Насупился Иоанн, когда ему донесли, что москвичи к нему идут требовать выдачи его родных, рассвирепел, как буй-тур.
— Пусть Вельский и Воротынский охрану поставят, — приказал он в ответ на предупреждение Адашева, что все мирно обойдется, — а сами выйдут народ успокоить. Пусть скажут, что Глинских здесь нет!
Исполнили приказ царя бояре, объяснили толпе. Немного затихли горлопаны, но вслед за тем подстрекатели снова начали травить народ.
— Выдавайте нам Глинских! — завопили озорные.
Вельский махнул рукой, и стрельцы раскидали и перехватали крикунов. Многих из них повесили, других по тюрьмам рассажали…
Временно успокоился московский люд, начал снова обстраиваться, весь ушел в созидание нового города.
Зашевелилась снова деятельная жизнь на Москве, пораскинулся торг, стали восстанавливать погоревшие Божий храмы, со слезами молиться перед святынями, чтобы впредь сохранил Господь-Вседержитель от новых зол и бед люд московский…
Бедняки, лишенные крова, благодаря заботам отца Сильвестра и Адашева, по поручению Иоанна, были размещены по обителям и церквам, уцелевшим от пожара, и по боярским жилищам.
Долго еще нужно было Москве возрождаться из пепелища, грозный пожар нескоро забылся москвичами, не мало породил он крови и бедствий…
XVII
В царском дворце на Воробьевых горах тоже нет покоя.
Мечется душою юный царь, давит, мучает его случившееся несчастье, себя, свои грехи считает он главной виной этого народного бедствия.
— Как бы не Федор Бармин облыжно показал на дядьев моих, — говорит себе Иоанн, — не рассвирепел бы так народ, не погибло бы так много ни в чем не повинного люда вместе с дядей Юрием! Сменить его нужно, негож он, чтобы каяться ему на духу можно! Но кем же заменить его? — недоумевал царь.
И вспомнился ему духовник его юной супруги, поп Сильвестр.
— Он! Никого другого, кроме него! — сказал Иоанн и послал за Сильвестром, все еще находившимся в обители с владыкой митрополитом.
Поздно прибыл во дворец по зову царя священник, спустился уже вечер, недалеко было и до ночи.
— Тебя-то я только и ждал, честной отец, — обрадованно проговорил Иоанн, когда Адашев ввел к нему в опочивальню Сильвестра. — Оставь нас вдвоем, Алеша, — крикнул он новому любимцу, плотно прикрывшему дверь в опочивальню.
— Тяжело мне, отец святой, точно камень налег на сердце, щемит, нет покоя, места себе найти не могу, мечется душа, — порывисто говорил царь, точно ожидая слов утешенья от сурового священника.
Темно в опочивальне, только теплится огонек в лампаде перед иконами в углу.
— Приди в себя, успокойся, государь, — сказал Сильвестр, — тебе нужно быть твердым, рассудительным…
И словно нечаянно подвел он Иоанна к окну, выходившему прямо на реку.
Вдали все еще стояло уже значительно ослабевшее зарево над догоравшими обломками города.