– Не жалей своих червонцев, князь, у тебя их много, а эти пойдут на доброе дело.
Сказав это, Миша тщательно завернул оба талисмана в бумажку, поблагодарил цыганку таким тоном, как будто он чрезвычайно дорожит ее подарками, уложил их в карман, а тарелку с двадцатью девятью золотыми пододвинул старухе, смотревшей на нее, как заметил Педрилло, с большим подобострастием.
– Вот, – прибавил Миша, – мой соотечественник и я просим вас принять это на приданое вашей дочери.
Прежде чем Миша успел спохватиться, старуха поймала его руку и крепко поцеловала ее несколько раз.
– Добрый ты человек, светлость, – сказала она, – добрее тебя я и не видывала. Бог свидетель, что я жизнью своей готова бы купить тебе счастье, но обманывать тебя за твое добро не могу. Много горя, светлость, увидишь ты в жизни своей. За всякий радостный денек заплатишь семью днями тоски и скорбей невыносимых… Разве в глубокой, в самой глубокой старости успокоишься… Но это еще далеко, да и неверно, коль пустишь в ход выигранный талисман; а скорби твои начнутся скоро. Они уже начались: ты пьешь, светлость, ты пьешь; ты пьешь и слушаешь маскарадные песни, а целое семейство погружено в траур: друга твоего не стало.
– Меня знобит, – сказал Миша Волконскому.
– Это ничего, – отвечал Волконский, – выпей еще джину. Как раз согреешься…
К столу с низким поклоном и со счетом на тарелке подошел хозяин гостиницы и, получив от Педрилло уплату, шепнул ему:
– Там вас спрашивает какой-то господин Бельгард, офицер.
– А! Это брат нашего афинянина; зовите его сюда. Ай да колдунья. Правду напророчила. Будете сейчас пить с моряком. Я вас познакомлю, колдунья, с премилым молодым человеком, адъютантом графа Шато Рено.
– А ты, мальчишка, – сказала очень опьяневшая цыганка пристававшему к ней за объяснениями Акоста, – надоел ты мне с расспрашиваниями своими, – сказано тебе: береги серьгу, не то на кол попадешь… Не по летам развращен ты, мальчишка. Кто так развратил тебя, пусть Бог того судит. Оба вы одного поля ягодки, и вас мне не жаль. Вот этих, добрых, мне жаль. Вы оба добрые, – прибавила она, обращаясь к Волконскому и к Мише, сидевшим направо от нее, – вас я люблю и жалею, а вы, – левые, туда вам и дорога!
– Она презабавная, – сказал Волконский, – подлей-ка ей еще, князь.
– Куда ж дорога? – спросил Педрилло.
– Тебе предстоит блестящее поприще. Свадьба богатая, подарков столько, что не оберешься; куча вельмож и денег и жена с золотыми рогами.
– Это глупо! – сказал Педрилло.
– А у моей жены будут золотые рога? – спросил Акоста.
– Ты тоже сделаешь блестящую карьеру. Такую же, как и он.
Прокоп опять подошел к Педрилло.
– Господин Бельгард, – сказал он, – не может войти. Он говорит, что дело его очень спешное.
– Пусть погодит минут пять; я сейчас выйду к нему; я знаю его спешное дело: верно, дядюшка выхлопотал мне приглашение на вечер к графу… Скажите господину Бельгарду, что после одиннадцати бутылок ришбура на званые вечера не ездят, и… велите нам дать двенадцатую, господин Прокоп… Ну, спасибо вам, колдунья, – прибавил Педрилло по уходе Прокопа, – спасибо за предсказанную нам карьеру. Давно бы так! А этих двух светлостей вы так ничем и не порадуете?
– Увы, карьера их одинаковая с вашей! – сказала цыганка. – Но то, что для вас счастье, для них…
В эту минуту опрометью, бледный и с взъерошенными волосами, вбежал в столовую Аксиотис.
– Ты пьешь, Голицын, ты пьешь, – крикнул он на всю залу, – ты пьешь и слушаешь здесь маскарадные песни, а Расин умер! Его мать лежит без чувств, отец как убитый.
Миша, тоже как убитый, повалился на кресло. Его оттерли.
– Это сон, это кошмар, – говорил он, – такие глупости наяву не бывают, или я уж так пьян… Расин, мой милый Расин умер, а я здесь слушаю цыганку. Она колдует мне, и я ей верю!.. И как не верить тебе, роковая цыганка! Ты накаркала смерть эту!
– Господин Бельгард говорит, что ему ждать никак нельзя, – сказал, возвратившись из передней, Прокоп на ухо Педрилло. – Приказание адмирала – привезти вас немедленно.
– Сию минуту выйду к нему, – отвечал Педрилло, тоже очень побледневший и почти протрезвившийся от привезенного Аксиотисом известия. – Кончайте скорее ваши фатальные пророчества, – прибавил он, обратясь к совсем опьяневшей колдунье, – какой же наконец карьеры ожидать нам? Чем судьба разъединит нас и чем сравняет? Когда сравняемся мы? Где мы встретимся?
– В большом, в очень большом городе…
– Где этот город?
– Нигде!.. В лесу, в болоте… Города нет!
– Она с ума сошла! – сказал Акоста. – Уж слишком много джину выпила… И я, пожалуй, выпью.