Выбрать главу

— Ты… слишком много берешь на себя!.. — гневно начал император.

Великий князь не дал ему докончить.

— Казни, но выслушай! — властно произнес он. — Давно лежит у меня на душе правдивое слово… не осуждения, нет! — осуждать тебя я не могу и не смею, я слишком уважаю и слишком люблю тебя для этого, — а преданной, святой, глубоко прочувствованной правды!.. Взгляни беспристрастно вокруг себя и ты сознаешь, что ни Милорадовичей, ни Стюрлеров вокруг тебя нет, а те, кто окружает тебя теперь, не положат своей жизни за твое личное благоденствие и славу!.. Не останавливай меня, дай мне договорить! Наверно, больше никогда мне не придется держать перед тобой такую смелую и убежденную речь!.. Ты можешь ответить на нее своим гневом, можешь снять с меня надетые тобою ордена… но мое вещее слово ты дослушаешь до конца, и придет час в твоей державной жизни, когда ты вспомнишь и этот момент, и этот разговор! Твоя власть велика, но пользуйся ею сам так, как подобает монарху с сильной волей и твердым, непреклонным умом!.. Я не дерзаю входить в то, что составляет предмет высших предначертаний самодержавного владыки русской земли, я преклонюсь перед актами державной власти императора, но перед близким и дорогим мне братом я прямо, с любовью открываю свою скорбную душу и смело и открыто говорю: удали от себя дурных и порочных советников, закрой свое ухо на их льстивые речи!.. Пойми, что то, что простительно им, непростительно тебе, и вспомни, что для всех нас за гранью жизни настанет только строгий суд Божий, а над твоей коронованной головой встанет еще и строгий суд истории!.. Я никаких имен не называю, никаких увлечений в вину тебе как человеку не ставлю, но как императору я смело говорю: не следует тебе быть хоть сколько-либо злопамятным по отношению к слабой женщине за то, что она не изменила правилам, внушенным ей с самого раннего детства. Ты лично, брат, на это не способен! Я знаю это!.. Тебя подталкивают на это со стороны. Удали же своих дурных советников и очисти свое славное имя от каких бы то ни было, даже малейших нареканий!..

Император, все время молча выслушивавший речь брата, встал и, выпрямляясь во весь свой богатырский рост, спросил, не глядя на великого князя:

— Вы кончили, ваше высочество?.. Вы все сказали?

— Все, ваше величество, — громко и отчетливо произнес в ответ Михаил Павлович.

— Хорошо! Я считаю разговор наш оконченным!.. Я отвечу вам позднее, когда настанет время этому ответу!.. Теперь же я могу сказать вам только, что со скипетром и короной я детских помочей не надевал и ни в чьих — слышите ли вы? — ни в чьих без исключения советах и указаниях не нуждаюсь! — И, молчаливым наклонением головы ответив на почтительный поклон брата, император вышел из комнаты, не подав руки великому князю, не обернув головы в ту сторону, где его любимый меньшой брат стоял грустный, бледный, сосредоточенный, но по-прежнему бодрый и смелый.

Да это и понятно: в честной и преданной душе Михаила Павловича жило сознание свято исполненного долга; все остальное для него отходило на второй план.

XIII

ВОЛШЕБНАЯ СКАЗКА

Временная размолвка между державными братьями прошла почти незаметно. Михаил Павлович слишком горячо и преданно любил брата, чтобы долго обходиться без его присутствия, государь же тоже слишком привык к его близости и преданной, горячей любви.

С виду все пошло по-старому, но на дне души обоих остался невольный след, как бы осадок горечи на дне опорожненного бокала.

В жизни молодой княгини Несвицкой тоже оказывалось мало света и радости. Пропасть, отделявшая ее от мужа, делалась с каждым днем все глубже, холодом веяло все сильнее, и то тяжкое одиночество, на которое обрекла себя молодая красавица, было бы совсем невыносимо, если бы над нею не веяло зарею нового, неизведанного счастья горячей, разделенной любви.

Прошло порядочно времени с момента первого знакомства княгини с Бетанкуром, и хотя между ними не было произнесено решительного слова, но оба глубоко сознавали, что друг без друга жизнь для них немыслима и невозможна.

Софья Карловна всеми силами избегала полного и открытого объяснения, чувствуя и сознавая, что она будет бессильна перед горячим словом любви и страсти человека, уже давно овладевшего всею ее душой, всеми ее заветными помыслами и мечтами. Но она была слишком честна и пряма для того, чтобы, тайно отдаваясь страсти и принадлежа любимому человеку, в то же время жить под одним кровом с мужем, хотя бы и нелюбимым. Двойственная роль была ей не под силу. Она могла сойтись с человеком только при условии громкого и открытого исповедания своей привязанности и даже в положении любовницы хотела идти по жизненному пути так же прямо, смело, как шла в жизни во всем, не притворяясь, не рисуясь и ничего не пряча под маской семейного очага.