— Никиш!
Чуть приподнялся на локте, печально улыбнулся. Девушка встревоженно склонилась над ним.
— Аль занеможилось?
Мотнул головой, не мог сдержать вздоха.
— К царице приставили. Заместо скомороха.
Привлёк к себе Фиму.
— А не быть тому! Краше на плаху лечь!
Фима высвободилась из объятий, на носках подошла к двери, выглянула на двор.
— Кого глядишь?
Порывисто повернулась, поманила за собой в угол.
— Гость к нам приехал. — И едва слышно произнесла: — Иваша с обозом пришёл.
Никиша недоверчиво взглянул на девушку.
— Ах, сусло те в щи!
— Ей-пра, пришёл.
Вскочил Никишка, забегал возбуждённо по мастерской, потом неожиданно расхохотался:
— Куда ведь пробрался!
Зажала ему рукой рот Фима.
— Прознают — всем нам погибель.
— Сказывай.
Никиша жадно прислушивался к торопливому шёпоту, переспрашивал, время от времени весело вскрикивал:
— Ах, сусло те в щи, куда пробрался! — И затыкал себе рот кулаком.
Всю ночь Никишка не спал. С лихорадочной торопливостью доделывал он вторую пару крыльев.
Уже было совсем светло, когда в мастерскую пришёл Калач.
— Всё над птицей хлопочешь?
Презрительно огляделся, присел на станок, ногой наступил на недостроганное ребро.
Никишка сложил умоляюще руки. Опричник сплюнул.
— Чай, не на тебя наступил.
И, далеко отшвырнув ребро, двумя пальцами ущемил подбородок Никишки.
— Так для потехи к царице идёшь?
В груди поднимался гнев. Едва сдерживаясь, чтоб не избить холопа, выдавил на лице тень улыбки.
— Не делай ей крыльев! Честью прошу.
Никишка молчал. Калач спрыгнул со станка, сделал шаг к двери, решительно повернулся.
— Учен ли языком не ворочать? — И с угрозой добавил: — На погибель крылья готовишь. Сама сказывала, как полетишь при народе, голову прикажет срубить.
Уловив недоверие в глазах умельца, покачал головой.
— По мне — лети не лети. Токмо на погибель себе полетишь. Давеча перед Малютою похвалялась. А ударишь челом, покаешься ежели, отпустят тебя с Фимкой, куда сам пожелаешь.
Никишка не сводил глаз с опричника, не знал, как истолковать его слова.
Калач с любопытством склонился над моделью.
— А и умелец же ты!
Лицо его покрылось тёмными пятнами. Тупым, жёстким взглядом он уставился неожиданно на хворост, сложенный у камелька.
— Так жалует тебя, выходит, царица?
Злая усмешка искривила губы.
— Мы ведь невольные. Сам, поди, ведаешь.
— Помолчи. Больно речист стал, как с царицей спознался!
Стукнул кулаком по чучелу, выбежал из мастерской.
Никишка запер дверь на засов, сонно потянулся.
— А будь что будет. Авось обойдётся.
И уселся перед камельком, не глядя, захватил в руку хворост.
— Эк, не убережёшь его, идола!
Зло прицыкнул, нащупав в хворосте перстень царицы.
— И на кой ляд он мне сдался!
Замотал в тряпку, сунул за пазуху.
В воскресенье, после обедни, в трапезной Иоанн объявил опричникам, что хочет устроить развлечение в честь английских гостей.
Скуратов встал из-за стола, поклонился в пояс.
— Вели, царь, с медведями позабавиться, как в залетошний год.
Грозный недовольно поморщился.
— Опостылели медведи твои.
— Дозволь досказать.
Опричник приложился к руке царя.
— Сгоним людишек во двор. Для тебя с басурманами поставим помост посередь двора...
Он лукаво прищурился, приложил ладонь к губам и что-то убеждённо зашептал.
Иоанн крякнул довольно.
— Гоже. Нынче же волю потехи!
И тотчас же на узком дворике, за боярскою думою, засуетились рабочие, а конный отряд опричников мчался к ближней деревне.
После обеда все приготовления к зрелищу были закончены. На очищенном от снега загоне, за высокой деревянной решёткой, выстроились рядами перепуганные насмерть крестьяне. В стороне, у ворот, высился помост, устланный коврами и тигровыми шкурами. Из запертого сарайчика, примыкавшего к загону, доносилось глухое рычание медведей.
Малюта первый явился на дворик, торжественно огляделся, октавою гулко протянул:
— На колени! Царь жалует!
Крестьяне как подкошенные упали на землю.
Иоанна под руки повели на помост. Рядом с ним нетерпеливо шагала сгоравшая от любопытства Темрюковна.
Грозный опустился в кресло, жестом пригласил сесть англичан. На лестнице по двое расположились опричники.