Ивашка подстерегал сестру, притаившись в овраге. Как только царица скрылась из виду, он побежал к Фиме.
— Ну, каково?
Тяжело приподняла голову, бессмысленно огляделась. Вдруг лицо озарилось счастливой улыбкой, на щеках зарделся румянец.
— Завтра на заре ждать его посулила.
Ивашка прищурился подозрительно.
— Так и молвила?
— Доподлинно так.
Махнул рукой, не возразил.
Уже у двора льнотрепальни ещё раз напомнил:
— Гляди же, не обознайся санями. Последним поеду. — И, подавляя вздох, добавил: — Крылья я к месту прибрал, авось пригодятся.
Была поздняя ночь, а Темрюковне не спалось. Лежала, разметавшись, на пуховике, мечтательно уставилась перед собой. Изредка томно потягивалась и шумно вздыхала. На полу, свернувшись комочком на персидском ковре, чутко дремала Хаят. Царица заворочалась на постели, ткнула кулаком в затылок черкешенке, тихо хихикнула:
— Хаят!
Наперсница встала на колени перед кроватью, припала губами к горячей руке.
— Не спится, Хаят.
Приподнялась с постели, ноги поставила на колени черкешенки, истомно протянула:
— Он, как наши джигиты... Он, как горный орёл...
Хаят торопливо закивала, восхищённо закатила глаза, но тут же улыбнулась лукаво.
— Он мог бы перед смертью счастье узнать... И умер бы со смехом и песней.
Темрюковна пожала плечами, как будто не поняла.
Наперсница склонилась к ноге царицы, сочно перецеловала все пальцы, смело заглянула в глаза.
— Холоп заперт в нижней темнице, под теремом Вяземского.
Темрюковна прижала палец к губам, показала глазами на дверь, придвинулась ближе. Хаят коснулась её уха, зашелестела:
— Через сени по лестнице — в книжный терем. А в тереме в стене дверь, про которую знает царь, да ты, да Малюта.
Царица погрозила шутливо:
— Да ты лукавая.
И, подумав, решительно поднялась. Черкешенка неслышно шмыгнула к двери, приоткрыла, выглянула.
— Никого.
Ловким движением накинула шубку на плечи царицы, скользнула вперёд.
По сеням они шли в кромешной тьме, ощупью. В книжном тереме свободней вздохнули, осмелели, зажгли огарок сальной свечи.
В темнице, на голой земле, со связанными руками лежал Никишка. У входа опёрся на бердыш стрелец. Мерцающий свет фонарика едва освещал его борющееся тщетно с дремотой лицо. С противоположной стороны, по узкому потайному ходу, подползали к темнице женщины. Хаят отодвинула засов, пропустила Темрюковну, сама осталась за дверью.
Царица вгляделась в мрак, пошарила ногой, наткнулась на заключённого. Никишка вздрогнул во сне, приоткрыл изумлённо глаза, промычал что-то невнятно.
— Тише. — Царица, наклонившись, строго шепнула, зажала рукою рот.
Холоп отодвинулся в страхе к стене, широко раскрытыми глазами всматривался в непроглядную тьму. Царица полуоткрыла дверь. Свет от свечи ленивой струйкой скользнул по её склонённой фигуре. Никишка вытаращил глаза, мотнул головой, точно хотел отогнать от себя нелепое сновидение. Она улыбнулась приветливо, хищно вздрагивали широко раздутые ноздри.
— Не бойся. Я пришла выпустить тебя.
Выхватила из-за пояса кинжал, перерезала верёвки.
Отёкшие руки плетьми упали на землю.
— Тише.
Мягко расправились стиснутые лопатки; вместе с заработавшей кровью по телу разливался блаженный покой.
Калач перерыл всю мастерскую Никишки. Безнадёжно искал крылья, изготовленные для царицы. Его мучила жажда наживы. Англичане обещали заплатить за крылья столько, сколько он сам пожелает. В последний раз зло перебрал по одной все рогожи, порылся в наваленных в углу стружках и мусоре, в нерешительности остановился подле станка.
«А что, ежели через книжный терем в темницу пройти и те крылья забрать?» — подумал про себя, но тотчас же отогнал опасную мысль, вышел поспешно, направился к дому.
Сделка с иностранцами не выходила из головы. Непреодолимая сила влекла его к темнице за крыльями. Не раздеваясь, бросился в постель, пытался насильно заснуть. Назойливая мысль о книжном тереме и потайном ходе в темницу настойчиво билась в мозгу. И уже нетрудным и неопасным казалось пробраться к Никишке, убить его, а крылья отнести к толмачу. Калач трижды вскакивал с постели, но каждый раз решимость оставляла его и охватывал страх. Далеко за полночь пришёл толмач.
— Спишь, а про дело не разумеешь!
Приподнялся с постели, виновато потупился.
— Не сыскал я их, окаянных.
Толмач суетливо забегал по комнате.