— Подьячий! Запросить губного Змеева, есть ли в его губе по десятням Осорьин, где? Послать сейчас по Змеева.
— Чево посылать, он и сам налицо... — входя случайно в приказ, отозвался Змеев и, увидя Субботу, чуть не остолбенел от неожиданной радости: возможности насытить злобу над человеком, навлёкшим на себя его ненависть.
— А я по тебя посылал... Вот неизвестного звания молодец приведён, якобы кабальный, этим старым плутом, а про себя говорит, будто из детей дворянских твоей губы.
— Это правда... Осорьиным, кажись, прозывается... Да спросить надо только его, где пропадал он по сей день.
— Это уже наше дело.
— А чего не моё?
— Воевода нам велел!
— Да ему какое дело?..
— Опять же не тебе знать, коли не спрашивают. Отвечай, коли спросят.
— Не моё дело это — нече и спрашивать.
— Окромя того, что требуется. Так ты вправду Осорьин! Губной признал, — обратился Суета к Субботе, а от него к ватажнику и крикнул:— Стало, ты, старый вор, кабалу явил облыжную... А в Судебнике стоит... за облыжное показание...
— Помилуй! — крикнул, грохнувшись на колени, ватажник.
— Не перечь... и то ещё бить не велел... Это после будет... говори: за сколько рублёв долгу писана кабала?..
— За одиннадцать... кажется.
— Вишь, мошенник... со счёту даже сбиваешься, ясно, своровать хотел... Вынимай дважды одиннадцать рублёв, коли в колодку не хочешь... за облыжное воровство... Подьячий, пиши. С вора доправить следует по боярскому веленью, чтобы воровать было неповадно, пени за воровскую кабалу вдвое — сиречь двадцать рублёв и два рубля, бездоимочно... Каким промыслом живёшь?
— Мы медведей водим.
— Много ли их?
— Пять медведей: три мишука, две медведицы.
— Изрядно. Где стоишь?
— На улице на Рогатице, у Климки у Онуфрева на дворе.
— Ярыга! Эй, кто здесь дневальный?
— Чего изволишь, я — Митюк Абросимов.
— Бери, Митюк, трёх человек стрельцов да шестерых понятых, веди на Рогатицу, на двор к Климке Онуфреву. Там остановились вредные люди, поводыри, бездельные мужичонки, да с ними пять голов мишуков, самцов с самками. Всю эту самую ватагу забери и веди на воеводский двор сего часу... всех, никого не упустя, ни единого, затем што оные воры, забывши крестное целование и диавольскую лесть излюбя, народ честной прельщают, у Чернова люда деньги за посмех обирают. Слышь... всё исполнишь, как повелено.
— Слышу.
— Иди же! А старого вора до взноса двадцати двух рублёв на правёж поставити... и колодки наложить теперя.
— Господин честной, не тронь медведушек, трижды внесу.
— Давай.
Старик стал распоясываться и из-под пояса добыл кожаную мошну с серебром и принялся считать. Отсчитав же, положил на прилавок к казначею.
Тот стал считать и, пересчитав, взглянул на дьяка.
— Сколько внёс?
— Двадцать два рубли, семь алтын, восемь денег новгородскими.
— Не трижды, как хотел...
— Видит Господь, в мошне осталось всего пять алтын...
— Ну... Бог с тобой. Подручный у ярыги дневального есть?
— Есть, — отозвался тот из-за перегородки.
— Ступай сюда! Бери старого вора теперь и сведи его в город, в колодничью избу... да скрути понадёжнее, штобы не утёк...
— Не боишься ты Бога, господин дьяк, коли обижаешь так бедных людей! — взвыл ватажник, которому подручный принялся руки крутить за спину.
— Не боялся бы Бога, злых людей, тебе подобных, на волю бы выпускал, а то врёшь... шутишь... не уйти от нас... Веди скорее! — крикнул затем на подручного, и тот поволок старика вон из приказной избы.
— Ну, брат, теперь твоя очередь, беглец!.. — кивнул Суета Субботе.
— Я не бегал никуда.
— Где же пропадал? Не слыхал, што ль, што баял губной? Отвечай же по чистой совести, не потая ничего, как на духу попу...
— Я не думал пропадать. После обиды, что нам нанёс Нечай Коптев, я поехал с его двора и чуть не замёрз... в этом самом кафтане и без шапки... Нашли меня монахи Корнильевой пустыни... выпользовали от немощи... А потом я к весёлым попал... и от их... к ватажнику...
— Чего же перечишь, что не бегал?.. Это самое твоё странствие за што же счесть, коли не за беганье от царской службы в явочную пору?
— На службу явиться мне было не про што и не с чем... без коня я, без оружия и без брони...
— И это всё пропил... в непотребстве... Так ведь? Коли медвежьим вожаком стал, мужика смутил... в кабалу к ему пошёл...
— Не шёл я в кабалу... то чистая ложь...