Падение Адашева и его партии, уничтожившее дальнейшую возможность получать невидимые субсидии и заставлявшее далее плыть против ветра, при помощи одного своего изворотливого ума, не могло не вызывать бури в душе Магдалыни. Буря эта, не видная ни для кого, облекалась ею в новые велеречивые беседы о бедных и страждущих. Умная иностранка отличалась, кроме ума практического, силой слова — и эта сила покоряла кроткие сердца, склонные к добру. Всё, расположенное к нему, но робкое и неспособное к отпору в московском обществе, сожалело о временах Адашева. Магдалыня в беседы свои о путях Промысла — неведомых для мира и мирских угодников — вставляла (постоянно, разнообразя только подробности) положение: что за грех миру посылается печаль. Печалью очищается душа, получая новые силы для дальнейшего служения добру.
— Все мы услаждались царствием мирным, когда государь доверялся Алексею, по грехам нашим нашло теперь испытание. Но Бог милостив и щедр, не вечно карает заблудших: придут люди в чувствие, и эта буря мрака развеется одним дуновением!
Эти слова умной Магдалыни, невольно вылетавшие, многие считали не одним красивым словоизлитием без содержания, а, напротив, — пророчеством праведницы.
— Мошна, известно, толста у бабы. Убавить бы серебрецо — перестала бы дурить со своими пророченьями на нас, что недолго нам быти?! — толковали желавшие скорого обогащения, покуда нуждаясь ещё.
— Свернуть голову скорей проклятой кукушке, пока не навела впрямь напасти!.. — толковали первые изобретатели опричнины, работавшие с хорошо обдуманной целью: быть единственными советниками царя. Ватага их, пока небольшая, не с тем напускала страхи на Грозного, чтобы могучий ум его скоро освободился от навеянной притчи. В подспорье нашёптыванью мнимых угроз заставить работать царское живое воображение казалось им лучшим средством запугиванья. Стоило вмешать в донесенье о непорядочных пророчествах Магдалыни что-нибудь об исполнении её слов, бросаемых не без предвиденья, — а предвиденье даётся-де не без участия тёмной силы, — и робкое воображение само способно создавать ужасы.
В памятный вечер решенья царя заставить молчать пророчицу Басманов, переглянувшись с архимандритом Левкием, вдруг спросил его в половине ужина:
— Правда ли, преподобный отче, бывают сонные видения и гласы страшные человеку внушаемы? Неспроста ли они являются?
— Какие видения, какие гласы, друг? Буде, к примеру сказать, видится тебе: подносят да кушать просят да слышится: пей да не лей! Какое же тут внушенье?.. А увидишь ты, как ангел с демоном за душу твою брань ведут... «Сей человек мой давно, — кричит чёрный. — Не замай! Он ещё в Алексееву пору, за честь да за власть, продал мне душу на вечную страсть». — «Теперя же верною службой своему земному владыке он достоин включиться в наши ангельские лики», — отвечает дух благ... Такое виденье, друже, не ума уловленье, а от гибели остановленье... Или, баяли мне, как к москворецкой праведнице-пророчице взаправду летают мехоноши в трубу — с того, говорят, у её честности, не в пример нашей суетности, все закрома полны и с краями равны.
— Равняются и пополняются руками благодетелей её, усердных прихлебателей: начнёт каркать про грядущее горе, все уши распустят да в мошну серебреца чистого нечто и опустят, на дела, вишь, благая, чай, вскоре злая... — подтвердил Сукин.
— Она не берёт! — ответил, ни к кому прямо не обращаясь, сам Грозный, знавший Магдалыню и не раз ей предлагавший земли и угодья.
— От кого как... перед царским величеством поначалу можно и починиться, — авось при случае больше перепадёт, — резко отозвался румяный монах Мисаил Сукин, открыто не признававший в людях, кроме корысти, иных побуждений для дел злых и добрых.
— Грешишь, Мисаиле, покайся!.. — отозвался как бы в сомнении, вполголоса Грозный, погружаясь в думу. При подвижности его страстной натуры редко не приводила эта дума ум его к решению, противному недавним убеждениям.
Это хорошо знали собутыльники — и погружение в думу давало им теперь большую смелость говорить что угодно, влияя на зреющее уже царское решение.
— Не только берёт, да ещё нахально ворует, обирая на деле, самом скверном и чёрном, — на гаданье! Держит при себе баб-ворожеек, и кладут им под стаканы с бобами чистое золото... и золота этого потом не оказывается... Духи, вишь, берут за труд!..