— Суббота так говорил, да мёртвые не встают?! — отозвалась Глаша, в глазах которой блестели слёзы, а в груди возникло трудно передаваемое ощущение испуга, смешанного с ожиданием скорее радости, чем печали.
— Я точно Суббота Осорьин и не умирал ещё — поэтому не считаю себя чужим Глаше... Муж твой безнадёжен, говорят... Что ты сделаешь, овдовевши?..
— Не знаю, как понять эти слова... Если ты Суббота подлинно, пусти ты меня к Даниле моему, к свету моему ясному... Что с ним? Скажи мне всю правду.
— Он за обман, что назвал меня мертвецом и склонил тебя выйти за себя замуж, отдан мной медведю... Умрёт с чистым покаянием — и я не помяну тебе измены...
— Так это твоё злодейство сгубило Данилу? — вскрикнула Глаша, засверкав глазами на бледном, без кровинки, лице. — Чего же ты от меня хочешь, изверг? Как ты можешь брать меня за руки? На тебе кровь моего друга, отца моих детей! Будь ты проклят!..
И, как подкошенная серпом трава, Глаша упала без чувств.
В Ракове Февронье Минаевне забот и хлопот счёту нет; увезена к ней Глаша и с детьми. На беду, прибавился ещё новорождённый. Вот уже не на радость показался на свет Божий! Доля сироты скорее всего будет уделом этого младенца, а как знать, теряя отца, не потерять бы и матери. Больно худа уж и больше в беспамятстве остаётся Глаша. Об отце получают известия тоже неутешительные, на выздоровление его никто и не рассчитывает. Она другое дело, хотя переломило её сердечное горе, ставя вверх дном предположение родителя. А он было порешил при гибели зятя выгоднейшим образом извернуться: и дела свои поправить, и, чего доброго, выше полезть при зяте, отличённом царской милостию. После разговора с Субботой Нечай прилетел к жене такой радостный, каким его не видали с золотых дней дружбы с Удачей.
— Говори слава Богу, Февронья, всё воротил!
— Да что такое случилось?
— Суббота нашёлся и зять нам будет опять! Я уж всё обделал. Про прошлое молчок!
— Да ты, видно, Нечай с ума сбрендил совсем? — выпялив на супруга свои умные глаза и считая его рехнувшимся, отозвалась Февронья Минаевна. — Как будет зятем Суббота, когда зять есть у нас Данила Микулич?
— Данилу медведь задрал, почитай, совсем, дышит ли ещё; а Суббота от Глаши не прочь!..
— Ну, так и есть рехнулся, вишь, несёт околесицу. — И засмеялась Февронья горьким смехом, проявляющим боль сердечную. — Давно ли с тобой сделалось?
— Что сделалось? Я всю правду говорю! Как я рехнулся? С чего ты это надумала? Говорю истинно. Данилу медведь задрал, а Суббота вправду нашёлся — в Новагороде теперь. У царя в почёте он; Осётром прозывается. Я сам с ним говорил. Не злится нисколько.
Февронья Минаевна посматривает с удивлением и покачивает головой, повторяя:
— Вижу, вижу, знаю, знаю, ах ты сердечный, давно ли ты так?
— Да что? Рехнулась-то, видно, ты, а не я!
— Коли ты не рехнулся, что ж врёшь, что Данилу нашего медведь задрал? Медведи в лесу, а он из города не выходит, из приказа своего! Откуда медведь-то взялся в приказе?
— Суббота привёл да пустил, зачем на Глаше женился, понимаешь?
Февронья Минаевна едва удержалась на ногах при этой вести. Её прошибли слёзы.
— Бессовестный ты человек! Чего тут слава Богу говорить при дочернем несчастье!
— Да как же не слава Богу? Суббота будет не Даниле чета, и с Удачей, Бог даст, помиримся! А Дятлово-то теперь ну какое славное, не Ракову нашему чета!
— Я не ожидала, что ты, Нечай, такой! Что для тебя счастье дочери плевка не стоит. Одни деньги копить только тебе и кажется самым нужным делом. Не забудь, что у Глаши сердце есть!
— Было и раньше, да забыла же Субботу, вышла за Данилу. А теперь легче будет: только старое вспомянуть.
Мать вздохнула. Ей совсем не настолько лёгкой для души Глаши казалась новая замена Данилы — Субботой.
— Да, говоришь, Данила ещё не умер, а ты уж венчаешь с другим дочь? — вдруг спросила Февронья Минаевна мужа.
— Не умер. А коли умрёт, всё едино! — отозвался он с полнейшим хладнокровием и невозмутимым спокойствием, так что привёл в трепет Февронью, ещё не представлявшую в супруге своём настолько отталкивающего бесчувствия. Она была не в него. Судьба дочери трогала её больше, чем собственное горе. Не рассуждая более с Нечаем, она поехала в город разузнать, как и что там делается с Глашей.
А приехав в город, нашла дочь в бреду при смерти. И увезла к себе её с детьми.
То состояние, когда бедная Глаша находилась не то в забытьи, не то в бесчувствии, было, однако, не так тяжело, как положение начавшей выздоравливать.