— Ясны они, боярин, будут и тебе, коли изволишь принять труд рассудить, что всё здесь написанное не имеет основы. Разве приговоры без повода пишутся? Где же указаны поводы богопротивного дела, допуская — даже для пристрастного судьи — неподобность во многих уликах? Здесь ведь ни одного повода нет! Стало быть, клевета не сумела даже сговор свой подкрепить никаким доказательством, которое бы подтверждало способность поверить лже беспутной. Чем же, к примеру сказать, воровской приговор являет свою подобность? Говорится ли о нарушении явном прав наших Москвой при настоящем владыке, либо сказывает ли приговор о нестерпимых притесненьях, не вынеся которых мы очертя голову пустились к пропасти ляшского владенья? Либо имеем мы в виду иного правителя, которого поддержат ляхи как подручника их, а нам за им жить будет на всей на нашей воле.
— Довольно!.. — крикнул Малюта. — Сам злодей, изменник, выдал себя своим словоохотством... Договорился...
— До чего же я договорился? — спокойно, сдержанно, но решительно отозвался чтец. — Я высказываю воровство поддельного приговора, на котором времени даже не обозначено...
— Кажется, есть... — вполголоса отозвался про себя Волынец. От Малюты не скрылась эта его самовыдача; и хваток за руку Тарасом не остался тоже незамеченным для рысьего взгляда Иоаннова допытчика.
Он сообразил мгновенно, в какое положение ставил себя, и, ловко обратив в грубую шутку свою укоризну, поспешил засмеяться, ответив оскорблённому, задабривая:
— А ты, боярин, и не понял, как мы заводим тенёта к изловленью вора подлинного, якобы переходя на его сторону?.. Одарил тебя Бог умом-разумом супротив других прочих, стало, не след тебе заключать, что и мы можем верить легко сказкам. Доводы твои кто же не признает правыми? Наше дело, как ты говорил, воистину докопаться до виновников сговора и до писавших его; да насчёт рукоприкладств: как и чем сделаны? А самой-от приговор возьмём в Москву, так как за им присланы мы от государя. Велит он разведать, как и очутиться тут мог, в неподобном месте, и для чего...
— Известно, для воровства!.. Попы-писаки... Кто ж, окромя них, засунуть может за икону? — отозвался благосклонным, но каким-то нестерпимо обидным тоном казначей Фуников, давно уже озиравший соборную утварь, свечники и ризы на иконах чистого серебра и золота.
Как бы не слыша его и случайно остановившись, Малюта продолжал ласковее, насколько позволял ему грубый голос:
— Наше дело представить государю, что здесь было, воровство указать несомненное да получить приказ: что дальше делать? Перед вами всё было — мы тут ни при чём... Прошу о виденном не калякать раньше.
Суровый взгляд, брошенный при последних словах, шёл вразрез с предыдущим задобриваньем. Впрочем, объясняемые каждым по-своему, все признавали слова эти не предвещавшими особенного зла, а только угрозу в предотвращение пустых толкований о том, что должно оставаться не для всех известным.
Эта успокоительная прелюдия, к несчастию, в дальнейшем развитии трагедии оказалась только пробой почвы со стороны затягивателя узла, каким был Малюта Скуратов, мастер своего дела.
Вечером в этот день, увозя с собой из Новагорода связанного софийского ключаря, ничего не могшего ответить на вопрос, как очутился за иконой приговор, тоже не выпускаемый из рук, Бельский позвал на пару слов Волынца.
— Твоя работа доведена только до половины. Написал ты приговор без числа затем, что отложен он до принятья князем Владимиром подговора на правленье в Новагороде... Где же лежит такой подговор?
Петруха затрясся, слушая эти слова, показавшие ему, что Малюте стряпня его вся открыта и поздно запираться на подделке.
— Не знаю ничего больше... — отозвался бездельник с усилием.
— Кнутья да спицы у нас есть, чтобы подновить твою память... Я, впрочем, торопить не буду до приезда в слободу. А коли понадобится этот приговор и захочется тебе противенёк снять, для памяти, што ль... во всякое время я готов дать. В Твери мы остановимся на трое суток. Времени довольно. А коли не будет подговор явлен каким новым парнем, до последнего стану, перед слободой — колодка на шею наложится в пять пуд со стулом. И рот, кстати, заклеплется надёжно, до передачи в катские руки. Помни же!
В последний вечер в Твери Малюта воротился с Отроча монастыря гневный и крепко озабоченный. По себе судил он других до сих пор безошибочно: отплатить злом за зло — так праведно! Тем паче воздать клеветнику, низкому подкапывателю под доброе имя.
В первый раз в жизни приходилось теперь убедиться ему, что есть упорные люди, говорящие «нет» на вопрос: зол ли человек, им плативший за добро злом?