— Ах, угомон тя забери!
Мальчик вцепился высохшей ручонкой в широкую лопату бороды, прозрачное личико старчески сморщилось в улыбке. Скуратов умильно облизнулся.
— Марфа, а Марфа!
Стала за спиной у мужа, тупым, раздвоенным подбородком ткнулась в ладонь.
— Наш-то, охальщик... погляди... сме-ётся!
И сочно чмокнул ребёнка в губы. Слюна размазалась по щёчке, густо усыпанной прыщами. Ребёнок сморщил носик, точно собирался чихнуть, сжал туго пальчики в кулак и тоненько завыл. Опричник недовольно цыкнул, сунул мальчика жене.
— Не кормишь. Всё бы дрыхнуть!
Приник к оконной раме, вгляделся в небо. Уже спокойно обронил, ни к кому не обращаясь:
— Должно, светает.
И, накинув на плечи подрясник, вышел.
Проверив наскоро сторожевые посты, Малюта уверенно направился в царские покои. У двери он встретился с постельничим. Поклонились друг другу иноческим поклоном, по чину, установленному Иоанном.
— Чай, звонить пора.
Не дожидаясь ответа, повернулся к выходу.
Могуче ухнул бас. Пугливо отозвались малые колокола. Где-то далеко, за лесом, откликнулось разорванное эхо. Малюта обмотал вокруг руки верёвки, привязанные к языкам колоколов, отбивая такт ногою, чуть дёрнул язык баса. Бархатно заколебался в воздухе густой и сочный вздох. За ним, уже весело и переливчато, расхохотались осмелевшие альты и дисканты.
Царский пономарь увлёкся. Он весь дёргался, подпрыгивал, исступлённо мотал головой, по лицу и короткой шее струился пот.
Заслышав благовест, стрельцы, охранявшие заставы, повскакивали с земли, перекрестились. Один подмигнул в сторону звонницы.
— Пономарь-то ловкач при князе-государе.
Другие промолчали. Подозрительно переглянулись, уселись у костра.
Далеко на повороте изрытой ухабами дороги показались тени. Стрельцы вгляделись.
— Будто колымага.
— А позади, сдаётся, кони.
Нехотя поднялись, подождали. Колымага подъехала к заставе. Кучер спрыгнул с упряжкой, скакавшие позади двое верховых на ходу остановились.
— Кто скачет?
Полог колымаги заколыхался, высунулось помятое, заспанное лицо.
— Лупатов я.
Стрельцы строго оглядели курлятевского соседа.
— Аль нужда в слободе?
Приподнялся возбуждённо.
— По нужде кровной и осмелел явиться перед царём.
Звериной ненавистью загорелся взгляд.
— Еду бить челом на боярина-обидчика.
Стрельцы посовещались. Старший махнул рукой.
Кучер вскочил на лошадь. Лупатов нетерпеливо задёрнул полог.
Опричники в иноческих одеждах рядами построились в церкви.
Священник закрыл Царские врата. Молящиеся упали ниц, ткнулись лбами в холодные каменные плиты и сразу, как по команде, поднялись.
Скрипнула боковая дверь, ведущая в алтарь, на клирос вышел послушник. На женственном лице едва пробивался шелковистый пушок. Подрясник плотно облегал стройный и тонкий стан, выделяя округло бедра. Послушник стоял, грациозно облокотись о перила, и кокетливо рассматривал тонкие длинные пальцы холёных рук. Затем он лениво опустился на колени, перекрестился и тотчас же расслабленно поднялся. Взгляд его скользнул по церкви, с любопытством остановился на курлятевском соседе.
Лупатов смущённо потупился, ближе придвинулся к стоявшему подле опричнику.
— Кто сей инок с ликом ангелоподобным?
Опричник глухо закашлял в кулак, едва слышно бросил:
— Басманов Федька.
И под ухо:
— Он уже... оповещён.
Лупатов робко и умоляюще взглянул на послушника. Басманов дружелюбно улыбнулся, поманил к себе.
— Иди, — шепнул опричник. — Да иди же.
Бочком, задевая молящихся, притиснулся к клиросу, перед Царскими вратами бухнулся на пол. Федька стал на колени, чуть повернул в сторону распластавшегося круглое, улыбающееся лицо.
— Ползи за мной.
На четвереньках, неуклюже перебирая коленями, пополз за послушником. В алтаре, в углу, он долго лежал, не смея шевельнуться. Федька толкнул его, Лупатов вздрогнул, ткнулся больно подбородком в коврик, мысленно перекрестился. Взгляд замер на согнутой спине.
Грозный молился.
Басманов пополз дальше. Лупатов неслышно двигался за ним. Увидев острый профиль лица Иоанна с выдавшимся вперёд клинышком бороды, он изо всех сил стукнулся об пол лбом.
Царь набожно поклонился иконе, поднял руку для креста, чуть повернул голову, бросил косой взгляд на Лупатова и снова уставился благоговейно в икону. Только чуть дёрнулись брови и шире раздулись ноздри.