Отряд сел на коней. Друцкой отдал команду.
ГЛАВА VI
Ещё не просыпался день, а на государевой льнотрепальне уже кипела работа. Неугомонным роем шмелей гудело фландрское маховое колесо. Остервенело и жадно чавкали трепальные станки. В колеблющемся тумане серой пыли, точно призраки, сновали рабочие. Девушки, обхватив тучные и тяжёлые связки кудели, непрерывной чередой мелькали у станков. Пот бороздил их лица затейливыми узорами грязи, липкими струйками стекал к стиснутым губам. Пыль ложилась на глаза, больно разъедала их, вызывала слёзы. Нельзя было остановиться, передохнуть. За каждым движением рабочих зорко следил глаз приказчика.
Две пары голых рук непрерывно вертели фландрское колесо.
Вдруг льнотрепальню прорезал крик. У колеса забилась девушка. Брызнула кровь. На мгновение все остановились. Рабочие побросали работу.
Приказчик рванул из колеса раздробленную кисть руки девушки.
— Убрать!
И изо всех сил хлестнул в воздухе плетью.
Люди рассыпались по местам.
— Эй, вы, у колеса!
Вертельщики беспомощно развели руками.
— Так что поломка.
Старший притих, съёжился сразу, глупо поглядел на рабочих.
— По-лом-ка?
Подошёл к колесу, пощупал бессмысленно.
— Немедля прила...
Он не договорил. Его прервал появившийся на пороге стрелец. Приказчик бросился к двери.
— Ца-ри-ца! Царица идёт!
По дороге вскачь неслись всадники. Впереди на низкорослом монгольском коне, высоко запрокинув голову, скакала Марья Темрюковна. За ней — наперсница Хаят и телохранители.
Царица резко остановила коня, бросила повод стремянному, слегка покачиваясь, вошла в льнотрепальню.
Рабочие распростёрлись на земле. Темрюковна строго поглядела вокруг, остановилась у маховика, нагайкой ткнула в спину рабочего.
— Не гулять!
Чуть заколебался тёмный пушок на чувственной верхней губе, и вздрогнули широко раздутые ноздри.
— Не гулять!
Капризно топнула ногой, затянутой в сафьяновый сапог.
Рабочий лежал не шевелясь, только плотней приник лбом к земле. К царице неслышно подполз приказчик, коснулся губами края расшитого золотыми узорами шёлкового платья.
— Дозволь молвить.
Протянул молитвенно руки.
— Поломка.
И съёжился, как от удара.
Жутко потемнели, двумя большими агатами сверкнули глаза царицы.
— Не смели ломать! Работать!
Полуобернулась к опричнику, зло провела у себя по шее нагайкой.
Опричник приложил руку к груди, выхватил из ножен саблю. Приказчик вцепился в подол платья царицы.
— Помилуй, не я!
Его поволокли из льнотрепальни.
Темрюковна повернулась к вертельщикам.
— Один день даю на починку.
Рабочие неподвижно лежали у её ног.
Вытирая на ходу куделью окровавленную саблю, вернулся опричник.
— Готово, царица.
Улыбнулась неожиданно мягко, быстрым, едва уловимым движением коснулась щекою его щеки, отодвинулась. Хаят потупилась, поправила чадру, пальцы сосредоточенно перебирали перекинутые через плечо монисты.
— Едем, царица?
Опричник снова наклонился к уху, порывисто задышал.
— Едем, Калач.
Ни на кого не глядя, вышла на двор, легко прыгнула на коня, пришпорила. Рядом с ней, не отставая, скакал Калач. Изредка Темрюковна нарочно осаживала коня, шаловливо вскрикивала, откидывалась в сторону опричника. Тогда сильная мужская рука стискивала больно её стан, а глаза уверенно искали её ответного взгляда.
У терема царица отпустила телохранителей, шепнула что-то по-черкесски наперснице. Хаят приложилась к руке, позвякивая монистами, скрылась в узеньких тёмных сенцах, открыла дверь, ведущую в трапезную и царскую опочивальню. В сенцы скользнул Калач, по винтовой лестнице пробрался в угловую комнату. Тотчас же вошла к нему царица. Она была уже в шальварах и в открытой, с глубоким вырезом на груди, парчовой рубашке.
В смежной комнате, у двери, застыла на дозоре Хаят.
В полдень Темрюковна снова прискакала на льнотрепальню. Она молча подошла к безрукому ливонцу, слегка поклонившемуся при её появлении.
— Почему не начинаешь?
Упрямо мотнул головой, показал глазами на обрубки рук.
Царица отступила, хищно изогнулась, как будто приготовилась прыгнуть. Злая усмешка шевельнула пушок на верхней губе.
— Голову отрублю!