В праздники Никишке разрешили свободно гулять по слободе. Его не выпускали только за ворота. Свободное время он проводил с Фимой на дворе льнотрепальни, среди рабочих. Любимейшим его развлечением были качели, построенные им. На этих качелях можно было сидеть в кольце, прикреплённом к доске, и, нажимая педаль, вертеться с головокружительной быстротой вокруг вращающейся оси.
Никто не решался качаться на качелях Никишки. Только Фима, чуть бледная от волнения, неизменно сидела на противоположном конце доски, втиснутая в кольцо.
В воскресенье, перед Филипповкой, Никишку позвал к себе приказчик из льнотрепальни.
— Качели твои больно по мысли мне. — И строго добавил:— Можешь ты без опаски для живота людишек из моей деревни в Крещеньев день ублажить?
Никишка мотнул головой.
— Ужо ублажу.
— Приедут с обозом кудели, ты наперво сам повертись, чтобы привадить их, людишек-то наших.
— Сделаем, сусло им в щи.
И пошёл к группе рабочих.
В первый раз за всё время знакомства его встретили недружелюбно.
— С приказчиком снюхался. Видно, и сам плетью хочет пообзавестись.
Никишка возмущённо набросился на рабочих.
— Аль схож я с приказчиком?!
Смолк на мгновение, но тут же ударил себя в грудь кулаком.
— Не приневолишь меня с плетью стоять. Не из таковских.
Его окружили дружной толпой.
— Нешто мы для обиды. Мы так, для потехи.
На рассвете перед воротами Александровской слободы выстроились долгою чередою сани, нагруженные льном-сырцом.
От скрипа полозьев и сдержанных голосов проснулись медведи. Звякнули цепи. Сердитые зевки перешли в грозный рёв. Сторож замахнулся дубинкой — звери поднялись на задние лапы, притихли, послушно попятились в железную клетку.
Стрельцы открыли ворота. Вышел приказчик, опросил головного возчика, подал рукою знак.
Сани медленно въехали в слободу. Нахлобучив на глаза бараньи шапки, крестьяне нетерпеливо подгоняли едва двигающихся от усталости лошадей. Только крайний возчик не торопился. Он любопытно рассматривал стражу, поравнявшись с воротами, задержался, ткнул кнутовищем в клетку.
— Рычишь, нечистая сила.
Стрелец ударил его по затылку.
— Помешкай, пока голова на плечах.
Возчик вскрикнул, завертелся на одной ноге, лицо расплылось в бессмысленной улыбочке.
Один из крестьян обернулся к стрельцу:
— Не тронь ты его. Он у нас, выходит, юродивый.
И потянул парня за собой.
На льнотрепальне уже кипела работа. Невыспавшиеся приказчики сердито подгоняли рабочих, тыкали в спину девушек кулаками, ругались. Осевшая было за ночь пыль тяжело поднималась с земли и стен густыми едкими гнёздами. Сквозь расщелины брёвен с воем врывался промёрзлый ветер, тысячью раскалённых иголок тыкался в пальцы на руках и ногах.
Фима, не разгибаясь, работала за станком. Из-под платочка выбилась слипшаяся прядь волос, больно щекотала глаза. Она вскидывала головой, дула на волосы, не смела поправить их руками: приказчик следил за каждым движением, бил плетью по лицу, как только на мгновение отрывались от работы.
Возчики въехали во двор, сгрузили поклажу. Юродивый, свалив последнюю связку, крадучись подошёл к двери льнотрепальни и шмыгнул мимо сторожа.
С широко раскрытым ртом и блаженной улыбкой он притаился за балкой и разглядывал проходивших. Вдруг парень вздрогнул, отступил к стене. Его заметил приказчик.
— Эй, ты! Откель тебя принесло?
Ударил плетью по ногам.
— Не бей... Милок, не бей!
Присел на корточки, визгливо заплакал, как плачут дети.
Фима приподняла голову.
— Царица Небесная!
Ухватилась за станок, чтобы не упасть, протёрла глаза.
— Ивашка!
— Эй, ты, проваливай!
Ивашка уже глупо ухмылялся, что-то быстро и невнятно шептал.
Приказчик снова взмахнул плетью. Ивашка пригнулся, подобрал полы тулупа, бросился с причитаниями к выходу. У самой двери он столкнулся с Вяземским.
Келарь ударил его ногой под живот, остановился неподвижно. Из-за спины показалась голова стрельца.
— Царь идёт!
Ивашка забился за кипу натрёпанного льна.
Окружённый опричиной, в собольей шубе и остроконечной шапке, в льнотрепальню вошёл Иоанн. Сделав шаг, он дружелюбно повернул голову к стоявшим между Малютой и толмачом двум англичанам.