— Показали бы честь, пожаловали бы наперво к колесу.
Толмач перевёл приглашение. Гости не спеша пошли за царём.
Грозный улыбался, с видом знатока выдёргивал лён из кип, показывал англичанам.
На земле, распластавшись, лежали рабочие и приказчики.
Ивашка на животе подполз к сестре, коснулся её руки.
— Фима!
Чуть приподняла голову, хотела что-то сказать, не могла.
Он торопливо, сквозь стиснутые зубы, шепнул:
— После Крещеньева дня... увезу тебя и Никишку... с обозом я.
И шмыгнул в сторону, улёгся поближе к двери.
Англичане спрашивали образцы, обменивались короткими замечаниями. Иоанн не спускал с них глаз, по движению губ пытался уловить смысл непонятных слов.
Наконец толмач перевёл:
— Сказывают, лён не худ.
Грозный сокрушённо вздохнул, любовно погладил волокна, встряхнул ими.
— Не худ! Есть ли пригожей где?
Толмач робко прибавил:
— Не худ, да дорог.
Царь всплеснул руками.
— Дорог. Да не токмо что...
С сожалением взглянул на купцов, схватил, как будто наугад, прядь из приготовленной ещё с утра приказчиками кипы, помахал ею в воздухе, зажмурился от восхищения.
— Товарец-то почище новгородского будет. А ежели не так — задаром отдам...
Англичане переглянулись.
— Ладно. Всё забираем.
Вечером, после молитвы, царь долго и сосредоточенно перебирал за столом сливяные косточки. По мере счета лицо его оживлялось, губы складывались в жадную улыбку. В противоположном углу считал по косточкам Вяземский.
Окончив, Иоанн натруженно потянулся, скосил глаз в сторону келаря.
— Готово?
— Готово, царь.
Низко согнувшись над столом, стоял наготове дьяк.
— Пиши: продано англицким торговым гостям льну очищенного...
Дьяк усердно заскрипел пером по пергаменту.
Грозный постучал рукой по столу, причмокнул.
— Ты как, келарь, полагаешь? Товарец — почище новогородского будет?
— Да и неплох лён-то, царь.
Переглянулись, лукаво прищурились.
ГЛАВА X
Темрюковна сама наблюдала за работой над крыльями и каждый день до обеда проводила в мастерской. Никишка смущался, работа не спорилась. Царице нравилось его раскрасневшееся лицо, наивный взгляд больших глаз, робкий, подкупающий голос. И чтобы больше смутить его, она становилась перед ним, делая вид, что недовольна, подгоняла сурово или ехидно подшучивала. Подле двери, на морозе, не смея отойти от поста, зябко куталась в бурку Хаят. По двору мерно вышагивали телохранители. Только Калач изредка подбегал к мастерской, забыв осторожность, прикладывал ухо к стене, ревниво прислушивался. Опричники ядовито хихикали, подходили ближе, будто невзначай, изо всех сил наваливались на Калача.
— Эко, ветер могутный! Так и сшибает!
Опричник отрывался от стены, угрожающе сжимал кулак, ожесточённо плевался в сторону уже спокойно вышагивавших товарищей.
Перед уходом Темрюковна заставляла Никишку целовать подол её шубы. Когда он склонялся, тесно прижималась коленом к его щеке, неожиданно цеплялась в его волосы, больно трепала их. Холоп испуганно вскакивал, робко заглядывал в разгорячённое, залитое густым румянцем лицо и не мог понять, почему рассердилась Темрюковна.
К Рождеству крылья для царицы были готовы.
Ночью, когда слобода уснула, Никишка взобрался на поленницу, втиснулся в хомут и уставился в окно опочивальни Темрюковны. По первому взмаху платочка он подпрыгнул, мерно взмахнул крыльями, повис на мгновение в воздухе и мягко опустился на снег.
Хаят испуганно отскочила от окна. Лицо царицы загорелось диким восторгом.
— Хочу тоже летать! Завтра скажу царю.
И закружилась по опочивальне.
Никишка снял с себя крылья, вызывающе и задорно поглядел в окно. Хаят подала ему рукой знак и исчезла. Не понял, торопливо направился в мастерскую. Черкешенка настигла его у входа.
— Милость тебе. Царица волит взять тебя к себе для потехи.
Изумлённо отступил, нахмурился.
— В скоморохи, выходит?
Таинственно улыбнулась наперсница, прищёлкнула языком.
— Выдумщик, а догадаться не можешь.
Хлопнула дружески по плечу, двусмысленно подмигнула и, приложив палец ко рту, убежала.
Никишка раздумчиво вошёл в мастерскую, сложив разобранные крылья в рогожный куль, развёл огонь в камельке и улёгся в углу на стружках. Он не слышал, как вошла Фима.