Алексей только недавно перенёс очередной приступ болезни, измучивший его, и теперь горячо радовался, что жестокая болезнь отступила. Радовался, как и положено весёлому и бойкому мальчику: где можно тихо пройти — обязательно пробежаться, куда можно спокойно спуститься — непременно спрыгнуть. Ребёнок вознаграждал себя за тяжкие дни и месяцы скучного лежания в постели. И в лодку, спущенную на пруд, он не вошёл, а прыгнул. Живо и скоро прыгнул, да неудачно: ударился ногой о борт. Поморщившись от ушиба, тут же забыл об этом. А домой его, стонущего от боли, несли на руках...
Вскоре царская семья переехала в польское имение Спала, в мрачноватый деревянный дворец, окружённый густым лесом, где когда-то охотились польские короли. Алексею к этому времени стало лучше, и доктор Боткин, лейб-медик, успокоил встревоженных родителей.
Сюда же прибыл из столицы и Пьер Жильяр, чтобы дать наследнику первый урок французского. Учитель с рвением готов был взяться за дело: царственный мальчик очень нравился ему. Но...
— Извините, мсье Жильяр, — сказала однажды государыня. — Сегодня урока не будет, Алексей недомогает.
Сказано было спокойно, очень любезно, но тоска и какая-то безысходная тревога виделись в глазах Александры Фёдоровны.
Урок не состоялся не только «сегодня», но и на следующий день, и позже...
— Наш царственный ученик очень плох, — шепнул Жильяру коллега, учитель русского. — Вызваны профессора из столицы. Этот таинственный недуг... Бедный маленький страдалец!
Пьер не ответил. Он не смог бы произнести вслух, что мелькнуло в мыслях: если так, то почему же не прекращаются увеселения и охоты? Можно ли безмятежно улыбаться гостям, когда твой единственный сын едва ли не на смертном одре? Как же это было непохоже на добрую, чуткую, любящую мать-императрицу, которую он успел неплохо узнать!
Держась за руки, подбежали Мария и Анастасия — они часто ходили парой. Марии тринадцать лет, Анастасии — одиннадцать. Они любят играть в домашних спектаклях, но, искренние и бесхитростные, никогда не играют в жизни. Крупные, как вишни, глаза Марии очень грустны, у Насти подёргивается уголок рта.
— Мсье Жильяр, — обращается по-французски Мария, — вы не могли бы выполнить нашу просьбу? — И они с Анастасией изо всех сил стараются радостно улыбнуться.
— Всё, что угодно, — учитель слегка поклонился.
— Завтра после обеда мы разыгрываем перед papa, mama и гостями две сцены из «Мещанина во дворянстве». Не согласились бы вы суфлировать нам?
Что ж, нет ничего проще. Находясь за ширмами, Пьер наблюдал, как Александра Фёдоровна, сидя в первом ряду, любезно обменивается впечатлениями с гостями и оживлённо улыбается.
Что же это такое в самом деле? Неужели он ошибся в своём суждении о ней? И материнское беспокойство в глазах... лишь почудилось?
Неужели правда то, что сплетники на всех углах трезвонят про царицу: «бессердечная, холодная, самовлюблённая». Но это невозможно. Нет, она не такая, совсем не такая...
Исполненный грустных и самых противоречивых мыслей, Пьер Жильяр по окончании представления понуро вышел в коридор. И замер. Жалобные, раздирающие сердце детские стоны исходили из комнаты цесаревича. При страшном звучании их невольно вспоминались в тяжком сопоставлении только что отыгранная пьеса, смех, шутки, лёгкое светское веселье, лакеи, разносящие прохладительные напитки... Пьер с трудом сдержал слёзы сострадания и обиды за своего маленького ученика.
И тут он увидел её... Она, как-то растерянно и беспомощно прихватив мешавшее ей длинное платье, совсем не по-царски мчалась по коридору. На лице её была больше чем тревога — слёзы ручьём стекали по щекам. Жильяр невольно прижался к стене. Государыня промчалась совсем близко, не заметив его.
Когда она скрылась в комнате сына, Пьер вернулся в залу. Теперь он уже внимательно следил за государем. Да, внешне он тоже вполне невозмутим. Но вот царь разворачивается так, чтобы наблюдать за дверью. Императрица возвращается... Оглядывая залу, она слегка улыбается, её прекрасное лицо спокойно. Но через мгновение она находит глазами супруга, бросает короткий взгляд в его сторону, и этот взгляд, наполненный беспросветным отчаянием, говорит лучше всяких слов...