Саблин наконец поймал робкий взгляд и ответил девушке тёплой улыбкой. Старшая царевна просияла. Как бы то ни было, он любит её, пусть даже как младшую сестру, но ведь сейчас, в эти горькие дни, когда поводов для слёз намного больше, чем для веселья, — какое же это утешение!
Когда началась Первая мировая война, юная принцесса Ольга, склонная ко всему утончённому, так любящая поэзию и уединение, вынуждена была оставить свой славный мирок и... растерялась. Она даже немного завидовала Татьяне, которая напоминала вольнолюбивую птаху, вырвавшуюся наконец из золотой клетки. Сестра так и кипела энергией, она председательствовала в своих благотворительных комитетах, полностью погружалась в их деятельность, а закончив с комитетскими делами, мчалась в царскосельский лазарет, чтобы в качестве операционной сестры присутствовать при тяжелейших операциях. К ночи Татьяна едва держалась на ногах. Как про маленькую Анастасию говорили, что это прирождённая актриса, так всем, мало-мальски знакомым с медициной, было ясно, что из Татьяны Николаевны получился бы превосходный врач; даже в этом она уподобилась матери, которую профессиональные доктора уважали за врождённый талант к медицине.
Ольга же не любила председательствовать, не любила выступать публично и просто диву давалась, насколько быстро реагировала Татьяна на любые просьбы о помощи: как по волшебству в руках у неё оказывались блокнотик и карандашик, очень деловито и подробно великая княжна расспрашивала обо всех интересующих её подробностях, записывала и никогда потом не забывала в тот блокнотик заглянуть.
В операционной Ольга работать не могла — в конце рабочего дня ей становилось плохо.
И тогда она, великая княжна, старшая царевна, которую царственный отец прочил в русские императрицы, целиком и полностью взяла на себя грязную работу, ту, на которую у Татьяны уже не хватало сил из-за постоянных дежурств в операционной. Ольга наравне с простыми сёстрами милосердия убирала за ранеными, кормила их, переворачивала, исполняла любые их поручения.
Татьяна многим напрасно казалась гордой и недоступной — точь-в-точь как мать; Ольга же — вылитый отец — с любым человеком находила общий язык и очень скоро почувствовала, как от раненых изливаются на неё любовь и тепло их благодарных душ.
Старшая великая княжна, как и мать, и сёстры, никогда не задумывалась о том, что многие из этих благодарных солдат не имеют представления, что она — дочь царя. Бывало, что она в полном бессилии, уже без мыслей и чувств, падала на стул возле кровати очередного раненого, а он улыбался ей во все усы:
— Устала, сестричка?
— Это хорошо, что устала.
— Что ж хорошего?
— Значит, поработала.
— Этак тебе на хронт надо.
— Да я прошу-прошу отца, а он не позволяет, говорит, здоровьем слаба.
Солдат задорно подмигивал:
— Ну а ты плюнь на отца да езжай.
Ольга смеялась:
— Да не могу плюнуть! Очень уж мы друг друга любим.
Как далеки от этого были любимые книги, попытки слагать стихи, фортепианный Чайковский... И Ольга думала так же, как её любимый учитель французского, нынче в Могилёве присматривающий за Алексеем: «Да, это война...»
Юный офицер, первый день пребывающий в царскосельском лазарете, во все глаза смотрел на сестру милосердия, потому что ничего подобного он никогда не видел. Высокая и тоненькая, в обычном костюме с вышитым крестом, в простой косынке, бледнолицая аристократичная девушка с широко расставленными внимательными глазами, поэтичный взгляд которых казался странным по сравнению с общей собранностью и деловитостью их прекрасной обладательницы.
Пройдёт время, бывшего пациента царскосельского госпиталя будут допрашивать новые власти, и он, вспомнив строгое лицо чудесной девушки, признается: да, был безнадёжно влюблён во вторую дочь императора Николая. Что, монархический заговор? Смешно говорить о каких-то заговорах, но он всегда был монархистом и от убеждений своих не отречётся. За контрреволюционную деятельность, организацию монархического движения и близость к семье последнего монарха бывший царский офицер был расстрелян. Имя его — Николай Гумилёв...