— Ничего. Я привыкла.
— Не жалуешься, смотрю.
— На всё воля Божия. Чего же жаловаться?
— Сильно в Бога веруешь?
— Да как можно сказать, сильно или слабо верую, ведь вера — она либо есть, либо нет её.
— Эх! — Усач поднялся. — Ну, извиняй, государыня, отдыхай, не буду мешать тебе. — Он поколебался, а потом захватил руку Александры Фёдоровны и крепко сжал её. — А я ведь о тебе совсем иное думал!
Императрица находила подлинное утешение в молитве. Глубокая вера в Промысл Божий и христианское смирение успокаивали мятущиеся мысли, вознося их к престолу Всевышнего. Сердце русской государыни никогда не привязывалось к миру и его соблазнам, а будущая вечная жизнь была вожделенной целью земного существования. Теперь же, среди нечеловеческих скорбей и унижений, вечность словно приоткрыла свои врата и была совсем близко.
Императрицу не оставляла надежда, что весна с обновлением природы воскресит и сердца людей цветом покаяния.
«Вначале крестный путь, а затем радость и свет, — писала императрица фрейлине и близкой своей подруге Анне Вырубовой. — Скоро исполнится год с момента нашего расставания, но разве время что-нибудь значит? Земная жизнь — ничто в сравнении с жизнью вечной, и всё, что мы делаем, направлено лишь на то, чтобы подготовить наши души к Царству Небесному. Поэтому всё, что свершается, — во благо, и даже если они отнимут у нас всё, они не смогут забрать наши души... Запасись терпением, и дни страданий когда-нибудь обязательно кончатся. Тогда мы забудем все наши мучения и возблагодарим Бога. Господь помогает тем, кто при виде зла не впадает в отчаяние и понимает, что всё это не вечно...
Всё в Божьих руках. И чем глубже ты смотришь, тем лучше и яснее понимаешь это. Горести и печали посылаются нам не зря — они призваны освободить нас от наших грехов и испытать нашу веру. Для того чтобы растения в саду росли должным образом, им необходимы питательные вещества, и садовник, обходя свои владения, хочет, чтобы растения радовали глаз. Если же они растут плохо, он берёт садовый нож и срезает лишние ветви в надежде, что солнечный свет вольёт живительные силы в его растения. Я бы хотела нарисовать этот чудесный сад и всё, что в нём растёт... Только что мимо нас проскакали одиннадцать всадников — лица у всех хорошие, совсем мальчишеские. Я уже очень давно не видела таких славных лиц. Но иногда мы видим солдат, лица которых нельзя назвать иначе, как ужасными. Я бы не хотела включать их в число тех, кто будет изображён в моём чудесном саду...»
В мае Господь послал царской семье «последнего друга», как называл его Николай Александрович. Полковник Кобылинский, назначенный Корниловым новым комендантом дворца, очень скоро проникся обаянием и добротой своих узников и делал всё, чтобы защитить их от недостойных выходок солдат-охранников, из которых далеко не все, подобно разговаривавшему с Александрой Фёдоровной усачу, желали признавать, что имели ошибочное мнение о бывшем императоре и его семье. Кобылинский и вмешался в инцидент с отобранной у Алексея винтовкой: забрал игрушку у часовых и вернул её мальчику. Правда, тайком. Хоть и комендант, а всё ж не всесилен. А кто всесилен? Чернь и солдатня теперь господа — сами себе и указ, и закон; что хотят, то и воротят.
А всё ж таки и такое было. Станет государь устраивать огород, дети куски дёрна переносят и складывают в кучи, а тут возьми да подойди какой-нибудь часовой:
— Давайте, Николай Александрович, помогу, — и улыбается. И бывший царь улыбается, и на сердце у обоих становится легче и радостней.
Дни проходили, похожие один на другой, но не было дня, когда Николай Александрович не задумывался: ведь навсегда не оставят здесь, в родном дворце, в любимом доме. Что же дальше-то будет?
Был уже август месяц, когда приехал во дворец Александр Керенский, теперь уже министр-председатель, и сообщил, чтобы семейство готовилось к отъезду.
— Не забудьте запастись тёплой одеждой, — предупредил, отводя глаза.
— Значит, не в Крым? — сердце у Николая дрогнуло. Крым им обещали до того с полной уверенностью.
— Нет, — Керенский не хотел встречаться глазами с бывшим царём. — Тобольск. Это... поверьте... только ради вашей же безопасности. Поверьте мне!
— Не беспокойтесь, — мягко успокаивал главного стражника узник, приговорённый к ссылке. — Мы вам верим, Александр Фёдорович. Мы вам верим.
Накануне отъезда справляли день рождения Алексея. Грустный это был день. Возле чудотворной Знаменской иконы Божией Матери, принесённой в дворцовую церковь из Знаменского храма, обитатели Александровского дворца, которому завтра надлежало осиротеть, горячо молились о благополучии предстоящего путешествия. Почти все плакали, не стесняясь. Небольшой по сравнению с соседним Екатерининским, славный, уютный дворец, с которым столько связано, в котором столько пережито... Больше царская семья никогда не увидит его — всё это понимали. Каково покидать родной дом, отправляясь в неведомое?