Ольга уронила лицо в ладони, расплакалась сначала беззвучно, потом всхлипнула, вскочила и выбежала из комнаты.
— Злой-то какой, — пробормотала Мария. — Тот, другой, куда добрее.
Добрее? «Да, — подумал государь, — да, похоже. Но как так получается, что человек, незлой по характеру, порой становится активным проводником зла? С прибытием этих двоих наши хорошие солдаты стали заметно меняться к худшему».
Тот, другой, комиссар Панкратов, теперь следивший за перепиской арестованной семьи, впервые прибыв в бывший губернаторский дом, вёл себя вполне прилично, известил о своём приходе бывшего императора через камердинера. Сейчас Николаю припомнилось, как вошёл в его кабинет серьёзный, если не сказать угрюмый, человек в очках с толстыми стёклами, как неловко приветствовал бывшего царя, невольно теребя плохо расчёсанные густые волосы. «Похож на рабочего или бедного учителя», — отметил Николай Александрович. Он первым протянул руку, и Панкратов неловко стиснул её.
— Как добрались? — вежливо поинтересовался государь.
— А... спасибо, благополучно. Хотел вот узнать, нет ли у вас какой просьбы, что я мог бы выполнить? Может быть, испытываете недостаток в чём-то?
— О нет, благодарю вас, всё прекрасно. Единственное, о чём хотел бы вас попросить, — не позволите ли вы мне пилить дрова во дворе?
— Пилить... дрова?
— Да, — Николай улыбнулся. — Видите ли, мне сейчас приходится испытывать некоторый недостаток движения. Это хорошая работа, она помогает.
— А может быть, желаете столярную мастерскую? Это интереснее.
— Нет, благодарю вас. Я всё-таки не Пётр Великий. Был бы благодарен за пилу и дрова.
— Будет сделано, Николай Александрович. Что-нибудь ещё?
— Хотелось бы узнать, почему мы не получаем иностранных журналов? Это запрещено?
— Нет, нет. Я наведу справки. Должно быть, почта виновата. А книг у вас хватает?
— Вполне.
Они распрощались мягко, любезно. Через несколько дней Панкратов зашёл в караульное помещение, желая сказать что-то солдатам, и замер с раскрытым ртом: бывший царь и бывший наследник играли в шашки со своими охранниками. Солдаты называли государя «Николай Александрович», но к Алексею обращались — «царевич». Царевич только что «съел» четыре шашки противника за раз и теперь довольно улыбался.
Они ещё не все ушли — простые русские люди, сердцем помнящие такие недавние, но теперь уже старые времена, и может быть, втайне уже жалеющие о них. Царь, хоть и «Николай Александрович», всё равно оставался для них царём-батюшкой, а юный Алексей — наследником престола. Панкратов не мог этого понять. Фанатик-эсер, он был предан своим идеям и, хоть не держал на него зла за годы, проведённые в Сибири, и сочувственно относился к свергнутому императору, однако не хотел больше никаких «батюшек» и «наследников». И всё-таки ему почему-то стало очень грустно. Взгляды их — государя и комиссара — встретились, и Николаю стали понятны его мысли. Он пригласил Панкратова присоединиться, тот не ответил, только отрицательно покачал головой и вышел.
Покинув караулку, Панкратов направился прямо к Марии. Она сидела на толстом бревне, ожидающем своей очереди быть распиленным государем. Увидев комиссара, машинально поправила шапочку на коротких волосах. Это был не жест кокетства — Панкратов понимал. Княжна то смотрела на него большими ясными глазами, то вновь опускала взгляд к узору из опавших листьев, и чувствовалось, что она сейчас не думает ни о чём важном и ни о чём высоком — она просто дышит жизнью, пьёт жизнь, сливаясь с простотой осеннего дня.
Мария, конечно, знать не могла, о чём думает Панкратов. А думал он о том, что совсем не похожа она на царскую дочку — в простой юбке, в тёплом жакете, в поношенных башмачках. Круглая шапочка так забавно съезжает на лоб... А поднимет она глаза, и русская девичья красота — полнокровная и одновременно какая-то тихая, яркая от природы, но не желающая заявлять о себе всем и вся — заставляет забыть и наряд неброский, и смешную шапочку, и... всё заставляет забыть! Не та это красота, о которой в романах пишут, там всё губки да щёчки, а здесь — здесь чистота, ясный свет из глаз и даже... святость. Не из лексикона комиссара Панкратова было это слово, но всё-таки само на ум пришло. Он встал перед ней, чувствуя неловкое смущение, долго, без надобности протирая очки. Княжна поняла, что с ней собираются заговорить, и поднялась. Она смотрела на комиссара прямо, с любопытством, но не дерзко. Дивное спокойствие исходило от неё.