— Он сделал вид, что нас не знает, он не хотел выдать, что мы знакомы, — пробормотал Гиббс.
— Конечно, не хотел, добрый он человек, — горько отозвался доктор Деревенко, наблюдая за движением пролёток, — ведь их же везут в тюрьму.
Жильяр содрогнулся. Только потом он узнает: всё преступление верных слуг состояло в том, что они возмутились тем, что большевики отобрали у царевича Алексея золотую цепочку от образков. Только потом он узнает, что они были расстреляны за это «преступление». А ещё — о том, что в подвалах екатеринбургской тюрьмы расстрелян царский флигель-адъютант Татищев... Узнает, что разбили голову прикладами голову немощной обер-лектриссе Екатерине Шнейдер и подруге царевен молодой Насте Гендриковой... А старый Волков только чудом не разделит их участь — ему удастся бежать... Ничего этого пока не знает Пьер. Но, думая сейчас о судьбе Седнева и Нагорного, догадывается обо всём. И ещё сильнее стремится к царской семье. Как и все его оставленные на свободе товарищи...
...Вскоре Жильяр и Гиббс узнали, что прошение доктора Боткина отклонено.
Глава тридцать первая
ИПАТЬЕВСКИЙ ДОМ.
1918 год, июнь — июнь
— Что это? — изумилась Ольга, указывая на окна второго этажа (первый был полуподвальным) — все стёкла оказались закрашенными известью.
— Что? — тихо переспросила Татьяна и ещё тише ответила: — Тюрьма!
Но хоть и в тюрьме, а всё-таки снова вместе! Радости не было предела. Объятия и поцелуи, а потом — разговоры, разговоры... На неудобства никто не обращал внимания. Походные кровати великих княжон ещё не подвезли, и в первую ночь на новом месте девушки спали на полу; счастливая Мария уступила своё спальное место брату. Впрочем, они и не спали. Им слишком о многом надо было поговорить! Теперь у них была одна комната на четверых — тесноватый дом.
— Это было что-то ужасное, — рассказывала Мария. — Нас обыскивали, как только мы приехали... так грубо. Мама́ даже растерялась. Отец сделал им замечание, а они ответили, что если будет возмущаться — его от нас отделят. Ох, только бы не это! Так тяжело, когда не вместе. Пасхальную службу на дому служить позволили — славно было, а всё-таки так грустно, что без вас!
— Да, — вздохнула Ольга. — Самая невесёлая Пасха в жизни. Потому что не вместе.
— Революционеры, — произнесла Татьяна, не обращаясь ни к кому — она явно думала о чём-то своём. — Большевики...
— Большевики, да. Наша охрана — всё больше рабочие. Ничего, они не злые. Пьют только много. И ещё Авдеев этот... комиссар, главный... — Мария махнула рукой и замолчала.
— А Яковлев? — спросила Анастасия.
— Яковлев? — никто не видел в темноте, что Мария покраснела. — Он очень вежлив был. Пока ехали, за мной даже ухаживал... немного.
— Везёт тебе, Машка, на комиссаров, — пробормотала сонная Анастасия, укладываясь поудобней.
— Мари, а почему на окнах краска? — неожиданно спросила Ольга. Очень уж поразило это её — свет в комнатах тусклый, тяжёлый, словно сквозь туман...
— Говорят, тюремный режим, — быстро откликнулась Мария. — На прогулку только на час пускают, двери не запираются. И окон открывать не разрешают.
Послышался лёгкий вздох — это Анастасия, уже сладко дремавшая, перевернулась на другой бок на своём матрасе. Ей захотелось спать, и она уснула: жизнерадостную Швибз не смутили ни охрана в доме, ни забелённые стёкла, ни отпертые двери.
Ольга вдавила тоненькие указательные пальчики в нежные виски с голубыми жилками. Было что-то важное... что-то, о чём она непременно хотела, но позабыла спросить нынче. Ах да!
— А где Валя? Где он?
Валей царская семья называла князя Василия Долгорукова. Ответила Татьяна — она уже знала:
— Увезли князя куда-то сразу же, когда только папа́ и мама́ с Мари привезли сюда. Прямо с поезда забрали.