Репка направилась к последнему уцелевшему пестерю. Ещё грозней уставилась на скороплёта. Под общее веселье Кружак упал на колени, как строитель моста при проезде первых телег. Прижал шапку к груди. Репка засопела, неумолимо занесла ногу…
Корзина затрещала… зримо просела…
И выдержала!
Репка, подбоченясь, стояла на невозможно хрупкой опоре.
– Женюсь!.. – завопил Кружак и бросился ей на шею.
Этого корзина уже не снесла, пожилая чета в обнимку завалилась наземь, люди со смехом бросились поднимать.
– Тётя Репка! Калачиком угостишь?
– Угощу, милые! Всяк заходи, всем хватит!
– Сами есть будем, Ойдриговичам не дадим!
– Андархи нашим калачом подавились!
Жогушка парил высоко над землёй, сидя на тёплой и надёжной спине, в ямке между мощными основаниями крыльев, крепко держась за длинную гриву… Рыжик летал уже совсем хорошо. Язва от стрелы, попавшей в живот, была очень скверная. Вначале Рыжик совсем почти умер, но бабушка вытащила наконечник, а гной извела припарками, которые Жогушка помогал ей готовить. И Светелко две седмицы не покидал крылатого брата, держал ладонями рану… гнал боль, кресил в Рыжике жизнь…
Теперь Рыжик летел. Стремительно и легко рассекал ледяной простор вышины. Лишь качались, мелькая внизу, заснеженные поляны.
И пахло от него совсем как от Зыки. Он говорил с Жогушкой, голос отдавался внутри головы, низкий, рокочущий, полный вернувшейся радости. Как здорово!
А вот то, что где-то рядом слышалась мамина речь, внушало тревогу. Если мама увидит его у Рыжика на спине…
Жогушка открыл глаза.
Он лежал рядом с Зыкой, запустив руки в мохнатую шерсть.
– Дома тебе не пироги? – укоризненно спрашивала мама. – В людях песнями добываешь?
Жогушка повернулся. Братище, почему-то взмыленный, в нарядном кафтане, держал большую корзину. Слегка надломленную, но выправленную – и полную лакомой снеди. Жогушка проглотил слюну. Чего там только не было! Калачи, пря́женцы, сдобная перепеча…
Светел пожал плечами:
– К столу не придутся, Зыку порадую.
– Синява-кузнец приходил, – сказала бабушка Корениха.
Перед ней на доске стоял Воевода. Доделанный, но безоружный. Светел сразу спросил:
– А меч где? Сломался?
– Синява унёс. Железных хочет наделать. И на броню чешуек пообещал. Сказывал, все вдруг таких кукол хотят.
Светел кивнул, поставил корзину. Положил гусли, сел сам. Зыка шевельнул хвостом, поднял голову. С надеждой облизнулся.
Светел сжал кулаки и долго рассматривал их.
– Люди говорят, – произнёс он наконец, – в Шегардае Ойдриговичи объявились. Значит, скоро нового нашествия ждать.
Бабушка тихо отозвалась:
– Будет то, что будет… даже если будет наоборот.
Светел передёрнул плечами. Вышла судорога, как от озноба.
– Вот… мыслю, пора уже мне пришла, – выговорил он так сипло и тяжело, что Жогушка уставился на брата во все глаза. Тот прежде никогда так не говорил. А Светел продолжал: – Идти… пора мне. Вельможам объявлюсь… – Сглотнул. – Чтобы война вправду… нельзя!
Далёкий славный поход, ещё вчера надлежавший нескорому будущему, обернулся бездной под ногами. Страшно шагнуть в неё, ведь обратного хода не будет. И не шагнуть нельзя. Потому что Ойдриговичи хотят идти на Торожиху и Твёржу. На Кисельню с Затресьем.
На его, Аодха Светела, родную страну.
– Дитятко, – ахнула Равдуша. Бросилась к сыну, он её обнял. Маленькую, хрупкую на его широкой груди.
Корениха долго разглядывала хмурого внука, плачущую невестку. Взяла из корзины лепёшку. Откусила, пожевала, кивнула: понравилось.
Спокойно сказала:
– Глупые вы. Жога вот нету по уму рассудить! Ишь взметались! Хоть Геррика дождитесь, послушайте, что донесёт. А я, старая, вам так скажу. Им, в Шегардае, дела нету другого, только нас воевать! У самих одёжа рогожа да куль праздничный!
Светел выпрямился. Выдохнул. Взгляд был всё ещё незнакомый. Равдуша всхлипывала безутешно. Жогушка подобрался к матери и брату, ухватился – не оторвёшь. Подошёл Зыка, влез лобастой головой Светелу под локоть.
– Ну вас, дурных, – буркнула Корениха. Отложила кукол, пересела, тоежь всех обняла.
Тут зашевелилась входная полсть. Внутрь посунулся знакомый длинный нос на маленьком личике.
– А я уже думаю – отчего пусто снаружи, не торгует никто?