Так когда же осозналось, что – все! Есть полная безнаказанность, чего не натвори? Может, когда свита Колонтаихи попа Скипетрова шлепнула (а может она сама?) Когда Александро-Невскую лавру занимали? Не разорвала убийцу толпа православных (а их кучка малая), а разбежалась. Не-ет, раньше, батеньки, раньше, – тогда, когда из вагона, ныне знаменитого, вылез, когда с броневика слез, когда в апреле всю эту шушеру интеллигентную, кадетствующую, одним взглядом смерил, понял и оценил: эти не соперники, эти не властители, они – вечные неисправимые болтуны, они могут только врать с трибуны, да под трон подкапывать и только время нужно, чтоб созрело варево чудненькое из разбоя, развала и безвластия, в котором начала уже вариться ненавистная эта, обезглавленная (и еще радуется дура, ха-ха-ха), бесхребетная страна... Эти... в этих опасность... всегда-а так думал и не ошибался! – в лопато-бородатых, селяне-россияне, мать их..! нет, боязни к ним нет, ничего к ним нет, кроме ненависти (о, чудное чувство, источник – питатель революции!) Но вот стоит образ-гадюка в болящей голове лопато-бродатый, чавоськала-небоськала, угрюмый, задумчивый, ска-а-тина...). Как жаль, что продразверстка исчерпала себя. Соратники, опять тоже, – мол, пережимать их нельзя, лопато-бородатых, да не нельзя их пережимать, а – нужно, только пережимать, все человеческое отнять, чтоб только мычать мог и глазами лупать от страха, за-ду-у-м-чивые, мать их... Ой, ну как же архисволочно ломит голову... Тогда помогло, тогда с воплем и боль выкинулась. Соратники, правда, перепугались, просто даже остолбенели соратники, уж больно страшен и неожиданен был рев его среди заседания (хорошо, что свои только, самые близкие были), навалились, скрутили, отвезли куда-то, напоили какой-то гадостью, укололи чем-то... Боль-то ушла, худшее явилось – портрет вдруг царский, Николашкин, встал перед глазами, весь мир собой заслонил. Известный фотопортрет во весь рост, в пол-оборота, стоит и смотрит жилы из души тянет, взгляд выматывающий, хочется на глаза эти накинуться (и кидался) и вырвать их зубами, будто через Николашкины глаза тот на него смотрит, с Кем воюет всю жизнь и Кого победить должен. Взгляд-то не страшен (что ему нынче страшно), но противен, взыскующ и мучителен... Даже Керенского называл хвастунишкой, Николая же Романова всегда только идиотом. Это ж надо от власти добровольно отрекся! Ради России, ха-ха-ха. Ну не идиот?! Вообще-то когда в портрет вглядывался (не вырывались давящие глаза зубами сколько не кидался) видел и чувствовал – не с идиотом игра в переглядки идет. Вообще-то конечно, отречение – эт-то, батеньки, посту-упок! Однако для чего жить, если не ради власти? Ради России? Да ради власти, да всю эту поганую Россию,.. да всю ее передавить, переломать, перестрелять, пораздавать, пораздавить! – если ради власти-то! Не-ет, оно хоть и поступок, однако гадостен и ненавистен поступок, ибо непонятен. Как таки замечательно все-таки отсутствие этих идиотических моральных пут. Что к власти приближает то и морально – вот вам и все Гегели с Платонами. Кто от власти отказывается (да хоть ради чего) тот таки идиот, будь в нем хоть сто семь пядей во лбу, да взгляд вот такой святошествующий, как у этих христосиков на досках, в огонь бы их скорей, бла-а-же-ньненьких, ишь ты, чистые сердцем, ха-ха-ха-, Боженьку увидят... Да вижу я Его, и так вижу! Прет Он вон из Николашкиных глаз, деваться от него некуда без всякого чистенького сердца, понатыкали портретов... Хорошо тогда Большой Соратник выручил-вылечил подошел, за плечи встряхнул и, в упор глядя, произнес заклинательно: "Все! Я распорядился снять портреты, виновные расстреляны." И – отпустило. Пропали ненавистные глаза. Не-ет, пусть уж лучше болит, не стоит криком боль выгонять... Никак не привыкнется к этому автомобилю, вообще всегда к любимому , нет ничего отвратительнее в чужой власти находиться, весь мир у ног распростерт, сотнями миллионов жизней одним движением пальца, одним росчерком пера повелеваешь, а твоя собственная, повелевающая, от исправности этой жестянки зависит, да от этого пролетария – лупанария за баранкой, препротивное, архигаденькое состояние, а мутно-преданные глаза и жесты шофера еще больше растравляют... Тэ-эк, чего там, в газетке-то? Тэ-эк, из Костромы... Чего там в Костроме? Постановили снять колокола и перелить на электрическую проволоку. Эт-то правильно, хоть из колоколов никакой проволоки не выйдет, ясное дело, да не будет никто это делать, да и не надо, а колокола сбросить, – эт-то хорошо... Тэ-эк, новый почтовый тариф, телеграммки городские – 100 рублей за слово, а в другой город – пятьсот, заказное письмецо – тысяча, гм, а не мало? Нечего писать, нечего телеграфничать... Тэ-эк, лекция Поссе о Боге "Посильные ответы на проклятые вопросы"... А кто такой Поссе, не путанник ли какой? Да не лекциями надо Боженьку выколачивать из людишек, а штыками, да не ротозейничать, а то вон как в прошлом году (аж боль в голове прошла от бешенства как вспомнилось!), в прошлом году! Среди разгула революционных побед храм новый ухитрился отгрохать какой-то шустрый попик, да не где-нибудь в лесах, а тут, на Миусской площади, сам Патриарх служил при освящении. Пуля и штык, а не лекции!.. Наверняка попы взятку советским сунули, над же так проморгать... Правильно он решил, что за взятку 10 лет давать, а то и – к стенке... Порядочная таки дрянь эти соратники, чтоб сразу чего ухватить – ни мозгов, ни чутья не хватает, ну что, например, непонятного в такой телеграмме: "В Нижнем явно готовится белогвардейское восстание. Напрячь все силы, навести ТОТЧАС массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т.п." Ну? Проституток приплел так, из интересу, для куража, можно было уже куражиться. Так этот тугодум окающий, предисполкомовец Нижегородский тут же ответ-вопрос выстукивает: "А кто такие "и т.п." и что с ними делать?" Уж эти окающие! Розалия Землячка такого б не спросила. Очаровашки таки для революции эти бабы-неврастенички, когда "фас" им скомандуешь, так мужики-то пожиже будут... Итэпэшки – это все остальные, их туда же, куда и проституток! Итэпэшки, пешки... Тэ-эк... Пятый съезд советов усыновил дивизию Буденного... Поперхнулся, глаза вылупил, рассмеялся. Небось хохмача Радека штучки. Интересно, а мать кто, отматерил кто? Бесхитростная благодарственная речь тов. Буденного... Он еще и говорить умеет... Октябрины – новый обряд вместо старорежимных крестин... Вот это таки молодцы, очаровательная придумка, крестить, конечно, подлецы, все равно будут, интересно-таки как же они там обрядничают, ну, молодцы... что ли над ухом младенца стреляют, будто из "Авторы"? А вместо попа, пьяный матрос, пулеметными лентами обвешанный, ха-ха-ха, да пусть хоть "Лебединое озеро" под там-там пляшут, только б отменились ненавистные крестины. Груз своего крещения до сих пор чуял-чувствовал, хоть еще в детстве с нательным крестом расправился. Не-ет, таки не просто пустословничают попы, не просто выкрутасничают жестами, не просто в воду купают при обряде сем мерзком, не-ет, тут батеньки, что-то гаденькое таки происходит, что-т-то таки оседает в наше нутро от этого действа, иначе ничем не объяснить (перед собой никогда не врал) то бешеное сердцебиение (аж по груди стучал...а как материл свое нутро!..) что началось, когда вытолкал декретами и телефонограммами матершинными мощи святош вскрывать, да еще телеграммы местных окающих пентюхов довешивают – мол вскрыли (забыл, вот, где, что ли, где-то в Хохляндии?..), а он, гад, действительно нетленен, лежит старик на каменном топчане, спит: будто глаза прикрыл, ну вот тронь его, и проснется... да выкиньте, болваны, старика, разрубите и сожгите (да сколько раз так уже делали), тряпок жженых-драных натолкайте (все это ночью, естественно), а днем эти тряпки всенародно и вскройте, ...Ух!!. недотепы!.. А сердце таки оч-чень не так в груди тукало... А когда Романовский портрет мир заслонял? Ведь смотрит, смотрит!.. И как смотрит! Ух..! А в нутре своем, именно в нутре, во всем нутре! Не только в ушах – голос его (или чей там?..) Ну, чей там голос нутро мучает от взгляда последнего Романова?! Давно ведь перешлепали ритуально и его и всю его семейку, одни куски да тряпки где-то на дне шахты валяются; откуда тогда этот голос в нутре рождался, будто глаза Николашкины будили там, воскрешали чего-то давно умершее, с тех детских лет умершее, когда крест растоптал, даже диалог нелепый ведь звучал (вслух звучал, к ужасу врачей и соратников) межу ним и голосом тем, в нутре рожденным Николашкиными глазами, орал на портрет, именем дьявола велел исчезнуть и, наконец, вырвалось – Уйди, ради Христа! – "Именем Его я здесь", – был ответ и дальше чего-то про кающегося на кресте разбойника бормотать начал... – Да не желаю я каяться миллионы я уничтожил, уничтожу еще столько же!.. Почему ты? Я ведь тебя расстрелял, я тебя в шахту кинул, я гранатами закидал! И не жалею, радуюсь... – "Знаю, что радуешься, – затерзал голос, – я прошу за тебя... Это было совсем уже непереносимо, зарычал, на портрет бросился. Вот тут-то и вылечил Большой Соратник.