- Вздул?! Это ты называешь вздул? Всего лишь цыкнул слегка, да и то потом погладил. Ты же воем своим всех доконал! Даже меня, т-тяф! В моей-то собачьей душе тошно, чего же про людей говорить, тем более про таких, как наши хозяева. Воешь, понимаешь, как русский дикий волк в лесу, а ты как-никак английский спаниель в русском дворце!
- А от того и вою, Джемка, что, как ты изволила заметить, душе собачьей тошно - твоей от моего воя, а моей от того, что перестал чувствовать присутствие в жизни одного человека, считай, второго хозяина, хоть и редко его видел. Нет его больше. От того и вою.
- А, а как ты это чувствуешь? А, носом, ну да ты же охотник.
- Нет, милая ты моя декоративная японочка, не носом, носом, хоть и охотничьим, тут ничего не учуешь. - И спаниель лизнул ее декоративное тупоносие. Джемка благодарно тявкнула - сам не знаю, будто вдруг пустота образовалась в душе собачьей, а заполнить ее, кроме воя, нечем. И сам не хочу, да само воется.
Вбежал хозяин в своей парадной матроске, сосредоточенный, озабоченный и с большой коробкой в руке.
- Ну, куда ж они все подевались, а Джойка? Ну, перестал наконец выть?
- Ы-ы-у-ооо!
- Опять?! Опять вздуть?!
-У-ы-ы-ы, не надо...
- Ну, что с тобой, Джоечка?
- У-у-ы-а-а...
- Еще ведь в вагоне начал выть...
- У-ы-ы... р-раньше...
А ведь действительно раньше. Ни с того ни с сего вдруг завыл, когда папа внезапно решил покинуть ставку и велел ему без объяснения причин собраться в течение часа. И даже Военный совет прервал. Ефрейтор не спрашивает у Верховного Главнокомандующего о причине неожиданных приказов. Хоть и очень не хотелось уезжать из ставки, но приказ есть приказ.
А когда пришел в комнату, в которой жил вместе с Папой собирать свой нехитрый скарб, тут Джой и завыл.
И вообще с того момента все кругом стало как-то не так, даже здесь во дворце, хотя здесь всегда было "так" и по другому и быть не могло, тут всегда царила радость, ибо тут царила дорогая Мама. А там, где она, там любая печаль в радость обращается. Так он чувствовал всегда сам и уверен был, что и другие должны были чувствовать так же. И его учила: в любом плохом ищи хорошее, оно всегда есть, плохое надо искать только в себе.
Много хорошего было и во внезапном отъезде с фронта. Первое и главное - встреча с Мама, второе - как раз поспевают к Настиным именинам - ко дню Анастасии Узорешительницы; всей семьей с Настей во главе пойдем в Кресты подарки арестантам раздавать. А подарки - плод их семейного рукоделия: большая раскрашенная коробка (клеили Мама с Татьяной, а раскрашивали все), а в коробке икона и серебряный образок Анастасии Узорешительницы на серебряной цепочке, а также платки носовые с цветной вышивкой и вязаные шерстяные напульсники - весьма полезная вещь при русской зиме. И большой куль с печеным, выпекали все девочки во главе с Мама. И на каждом изделии фирменное клеймо - О.Т.М.А - Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия. А он самолично, с веселого согласия Мама, приставку придумал и на этих подарках фирменное клеймо выглядит теперь так: О.Т.М.А. + два А (Алексей, Александра). Об этом просил ее телеграммой из ставки и женский семейный совет просьбу удовлетворил. Сначала хотел облечь просьбу в шутливо приказную форму, но Папа не велел и очень серьезно сказал:
- Шутка и приказ между собой несовместимы, тем более из твоих уст и из твоих рук.
- Но ведь это вроде игры...
- Нет, - очень жестко перебил Папа, - когда ты на фронте, игры кончаются, даже твои занятия с оловянными солдатиками это не игры, а - учеба, маневры на макетах. А издавать приказы ты, как ефрейтор, без моего согласия не имеешь права. А я не согласен.
И хоть бы улыбнулся всегдашней своей улыбкой. Все так серьезно... Все-таки очень не хотелось уезжать с фронта. И прощание у вагона с генералитетом было каким-то тягостным, а Могилевский владыка, покачивая головой, произнес совсем уже непонятное:
- Вот несчастье-то...
- Что мы уезжаем несчастье? Да, владыко, мы же скоро приедем опять, ну какие-то дела у Папа в Царском...
Провожавшие генералы как-то угрюмо-странно молчали и отводили глаза от взгляда своего Верховного Главнокомандующего. А воющий Джой вдруг зарычал на них всех разом. Пресек рычанье шлепком и криком,
- А ну, марш в вагон.
И вслед за скуляще-рычащим Джоем одним прыжком вскочил на подножку. И засмеялся, радуясь своему прыжку. Да, страшная, неизлечимая болячка, несвертываемость крови, начала отступать, и неизбежен ее окончательный разгром, как неизбежен разгром германских армий с тех пор, как Верховным Главнокомандующим стал Папа. Войска противника встали, зарылись и больше не продвинутся ни на сантиметр. А мы под командованием Папа, наращивая в невиданных доселе темпах наш потенциал, готовимся к решающему удару. А против его неизлечимой болячки воюет дядя Григорий с его необоримой молитвой...