— Мама! — после минутного молчания начала Асенкова, пристально взглядывая на мать. — Есть у вас свои деньги?
— Да нешто у тебя денег нет, Варя? — почти испугалась старушка. — Ведь тебе вперед выдали сто рублей!
— Да нет же, не про себя я говорю, а про вас! У меня денег много, девать мне их некуда, потому что и серьги у меня бриллиантовые есть в запасе, и салоп мне заказан, и мебель вся заведена. Мне нужны ваши деньги, а не свои.
— Мудрено ты что-то говоришь, не разберу я! Разве не все равно, какие деньги? Нешто они меченые?
— Ну все-таки — меченые там или нет, а свои-то у вас есть?
— Есть, Варюша, есть! Скрывать не стану. Отложено у меня пятьдесят рублей на погребение. Грошиками я их скопила, недоедала, недопивала. Хотела намедни тебе на салопчик их разменять, да, ишь ты, заказан салопчик-то!
— Ну, так вот дайте вы мне эти деньги взаймы, а вместо своих мои возьмите. Они лежат у меня в баульчике, а ключи под подушкой у меня.
— Да мои деньги в банке, Варюша. Я их сама от себя схоронила, чтобы не прожить их, не истратить.
— Ну, заберите их завтра утром и принесите мне, а в банк вы послезавтра мои деньги снесете вместо своих! Поняли?
— Нет, Варюша, ровно ничего не поняла!
— Все равно! Сделайте так, как я вас прошу…
— Да изволь, изволь! Что же ты с ними делать будешь, с этими пятьюдесятью рублями?
— Об этом я тогда скажу вам, когда вы мне их принесете. Так ступайте же завтра пораньше, мамочка! Только смотрите, не опоздайте, и как только вернетесь, так сейчас ко мне придите.
— Да ладно, ладно, и то торопиться стану! Мало ли у нас с тобой завтра дела!
Старушка перекрестила дочь и ушла в свою спальню, а Варя осталась одна, чтобы провести заведомо бессонную ночь.
На другой день рано утром старуха Асенкова отправилась в банк и вернулась домой с конвертиком, в котором лежал накопленный «капитал». Дочь нетерпеливо ждала ее.
— У вас к вечеру все готово, мама? — спросила она, схватывая деньги с радостью, которую мать положительно понять не могла, так как накануне вечером сама проверила содержание баульчика и видела, что у Вари почти все сто рублей целы.
— Да, почти всё, — ответила старушка. — Тесто подошло, жаркое все заготовлено. А дальше и готовить нечего. Сама знаешь, что конфет и сластей всяких до Нового года не переесть. Да, гляди, директор и еще пришлет. Невесть только, в чью они глотку все это насылают? Нам с тобой хватает и десятой доли того, что привозят.
— Ну так вот что: возьмите сейчас извозчика… только непременно извозчика, не вздумайте пешком идти.
— Ну, ну, ладно! Куда ехать-то?
— К Грише. Он сейчас дома. Ему негде быть: репетиции сегодня нет. Да и не ходит он никуда!
— Ну, и что же мне у него делать, у Гриши твоего?
— Передайте вы ему свои деньги и толком скажите и растолкуйте, что они вами нажиты и скоплены, что не мои это деньги!
— А ему какое дело? Что он над тобой за опекун и что в твоих деньгах дурного? Я тебя опорочить никому не позволю, у тебя грош тоже трудовой. Ишь, как тебя публика-то любит да одобряет. Попусту всем театром хлопать да кричать не станут!
— Ну и что же из этого? Что вы хотите этим сказать?
— А то и хочу сказать, что от тебя деньги взять никому не зазорно! Вижу я все и понимаю. Да добра ты не в меру, сердце у тебя больно отходчиво! На меня бы напал, я бы не стерпела!
— Ну, мама, каждый по-своему рассуждает! Исполните мою просьбу?
— Исполню! Хотя и через силу, а исполню!
— У Гриши брат в больнице умирает — тиф у него, простудился он, потому что пальто теплого не было!
— Какой брат? Ведь его брат в училище?
— Выгнали, на улицу выгнали! — простонала Асенкова.
— Выгнали? За что?
— За бедность, мама, за одну только бедность! Экзамена он не выдержал. Другому бы переэкзаменовку дали, а он на казенный счет воспитывался, ну, его и выгнали! Понимаете вы? Раздетого на улицу холодную выгнали! Он и простудился, и лежит теперь в больнице! Поняли?
— А Григорий из-за гордыни своей глупой, из-за фанаберии богопротивной без помощи его оставил и без призора бросил? Ну и люди нынче пошли! И ты тоже хороша, Варюша! Вчера небось про все это узнала?
— Да, вчера!
— Так чего же ты мне-то не сказала? Я бы уж давным-давно и побывала у него, и снесла ему всего.
— Нет, мама, идти к больному нельзя. Тиф пристает!
— И то правда! Ну, сиделку вызвала бы, заплатила бы ей. Корыстны они, ой, корыстны! В какой он больнице-то, бедняжка?
— Не знаю, мама, ничего не знаю! Вы не к нему идите, а к Грише. Заставьте его от вас деньги принять, объясните ему, что не мои это деньги, что не я их даю.