В день погребения Асенковой государь, сославшись на легкую простуду, почти не выходил из кабинета и, отменив почти все доклады, приказал только, чтобы Гедеонов, распоряжавшийся похоронами, в тот же вечер явился во дворец с подробным докладом.
Ловкий царедворец исполнил это и, отвечая на вопросы государя, расспрашивавшего обо всех мелочах, касавшихся печального события, доложил императору, что старушка Асенкова удалилась в маленькую, только что нанятую ею комнатку, к своей старой подруге по богадельне, тоже вышедшей оттуда.
— Оставить за нею как квартиру ее дочери, так и все, принадлежавшее ей! — приказал государь, не поднимая глаз. — Если она пожелает переменить квартиру, то соображаться во всем с ее личными желаниями и указаниями. Если же она тут пожелает остаться, то заключить контракт от ее имени и платить из сумм моего кабинета. Близких, кроме матери, у покойной никого не осталось? — спросил император после краткого молчания.
Гедеонов на минуту как будто запнулся.
— Чего ты? Говори! — сказал Николай Павлович, хмуро сдвигая брови.
— Ребенок, ваше величество!
Император поднял на него грозный взгляд.
— Неужели ты думаешь, что мне об этом напоминать нужно? — сказал он. — Я спрашиваю тебя о лицах, бывших ей близкими при ее жизни.
— Родных у нее не было, ваше величество!
— А этот молодой актер, за которого она замуж собиралась, ее бывший жених?
Гедеонов молча опустил глаза.
— Что же ты мне не отвечаешь? Где этот актер?! — повторил свой вопрос государь.
— Его нет, ваше величество, — ответил директор упавшим голосом.
— Как нет? — изумился государь. — Что это значит? Куда же он девался?
— Он умер!
Государь поднялся с кресла, на котором сидел.
— Как? Что такое? Как умер?! Когда и где?
— Два часа тому назад, ваше величество, на Волковом кладбище, на ее могиле.
Государь набожно перекрестился и тихо проговорил:
— Да, стало быть, любил! Застрелился?
— Никак нет, ваше величество. У него не было револьвера, он был очень беден!..
— Так какою же смертью он кончил?
— Он удавился! Его уже мертвого вынули из петли на самом кладбище, неподалеку от ее могилы!
Государь вторично перекрестился.
— Где же он теперь?
— В сарае съезжего дома ваше величество. Ночью тело будет погребено, согласно закону, на перекрестке.
— Отпеть и похоронить как следует. От моего имени обратиться для этого к владыке митрополиту!.. Бедняге при жизни было трудно; за него молиться не грешно. Народу на погребении было много?
— Неимоверно много, ваше величество! А цветов прислали много?
— Вся церковь была полна ими. Гроб, как блестящий цветник, возвышался среди церкви.
— Твои артисты все были?
— Все, в полном составе всех трупп. От товарищей артистов тоже было несколько венков.
— Спасибо всем! — коротко произнес император, отпуская Гедеонова.
Но директор не успел еще уехать, как был вновь призван в кабинет государя спешно догнавшим его камердинером.
Когда он вернулся, император сказал ему:
— Я забыл спросить тебя. У этого несчастного, что не мог пережить свое большое горе никого родных не осталось?
— Остался младший брат, ваше величество! — ответил Гедеонов.
— Кто он и где находится? Тоже актер? Да?
— Никак нет, государь. Он воспитывался в мещанском училище, но курса не кончил и служит младшим приказчиком при небольшой торговле.
— Таланта у него нет? Особенного из него сделать ничего нельзя?
— Не могу ответить вам на это, ваше величество. Я его сегодня в первый раз видел.
— А, ты видел его сегодня? Где?
— У тела брата. Я сам был там и вручил мальчику на первое время месячное жалованье его умершего брата. Я хотел затем доложить вашему величеству.
— Спасибо тебе, что ты подумал об этом, спасибо! Разыщи его, вызови к себе, выдай ему единовременно годовой оклад его несчастного брата и постарайся пристроить его повыгоднее! Куда девался портрет покойной? У нее был чудный портрет, он стоял всегда у нее в гостиной.
— Этот портрет взяла ее мать, старуха Асенкова, ваше величество.
— Попроси его у нее на время! Вели снять с него копию, эту копию отдай старушке, а оригинал привези ко мне! Сам сделай это, я это лично тебе поручаю!
Гедеонов откланялся, польщенный этим поручением, а государь прошел на половину императрицы, к которой уходил во все тяжелые минуты своей жизни, шутя утверждая, что ему нигде не может быть так тепло, как под ее крылышком.