Поэтому он не рассуждал, а действовал с силой проснувшейся воли, подавил в себе страстное влечение к Анжиолетте, глядел на нее как на злейшего своего врага, которого всеми средствами, не разбирая, каковы эти средства, необходимо победить, этим спасти себя. Он встретил Анжиолетту так нежно, что, конечно, ей и в голову не могло прийти заподозрить его в каком-нибудь коварстве. Когда он объявил ей, что всю ночь не мог заснуть, потому что это подземелье его душит, она ему поверила и согласилась с ним, что здесь вовсе не весело. Но ведь благоразумие требует остаться здесь еще хоть сутки.
— Конечно, — сказал он, — только дай мне взглянуть на свет и подышать воздухом. Эта удивительная машина так устроена, что при первой опасности можно в одну минуту сюда спуститься. Ведь вот теперь, когда ты здесь, потайная дверь там открыта, могут вломиться в комнату, увидеть эту потайную дверь — и тогда поймут, куда ты меня скрыла.
— Ничего не поймут и ничего не увидят, так как дверца закрыта и мы оба не существуем в палаццо, — ответила Анжиолетта.
— Хорошо, однако, если предположить, что в комнату наверху теперь ворвались… и вот ты подымаешься отсюда и на глазах у всех вдруг выйдешь из стены?
— Конечно, если сломают дверь, войдут в комнату и если я вдруг выйду из стены — наша тайна будет открыта.
— Вот видишь! Так не лучше ли не рисковать. Поднимемся же вместе, и я останусь в запертой комнате наверху, куда ты можешь приходить ко мне без всякого страха… Если будет что-нибудь подозрительное — я сейчас в стену — и кончено!
Конечно, он был прав, и ей нечем было возразить ему. Она привела в действие хитрый механизм, и через минуту, выйдя из стены, он взглянул в высокие, залитые солнцем окна, увидел воду и небо. Самое трудное препятствие было побеждено. Если б почему-либо Анжиолетта не согласилась с ним, если б нашла, что ему необходимо оставаться в подземелье, — что бы он сделал? Ведь он не имел никакого понятия о том, как следует управляться с тайным механизмом подъемной машины, как, поднявшись наверх, заставить открыться потайную дверь, без помощи Анжиолетты он никогда не смог бы выбраться отсюда. Она была полной распорядительницей его жизни.
Но вот он почти на свободе, и ощущение свободы наполнило его еще большей силой, чем в тот вечер, когда он избавился от нанятого Нино убийцы и вырвался из темных венецианских закоулков, куда его заманили.
В одно мгновение он разглядел ключ в запертой двери, и Анжиолетта не успела оглянуться, как он уже был у этой двери, отпер ее и быстро шел направляясь в знакомую ему гостиную синьоры.
— Безумный! Что ты делаешь? Куда идешь, — воскликнула, ровно ничего не понимая, Анжиолетта и побежала за ним.
Но он уже в гостиной, и, когда она догнала его, он повернул ключ в замке и дверь, за которой была его полная свобода, отворилась.
— Александр… куда ты? Да ведь тут… сейчас, ты можешь кого-нибудь встретить… тебя увидят… Панчетти…
Она схватила его за руку, силясь заставить его вернуться и запереть за ним дверь.
Он быстрым движением освободился, ступил шаг назад и оказался за дверью гостиной. На ее лице изобразилось изумление, испуг — и вдруг глаза ее блеснули гневом. Она начала догадываться.
— Что ж… ты, кажется, совсем уйти хочешь? Ты бежишь? — задыхаясь, прошептала она.
Его глаза невольно опустились перед нею, но все же он собрал всю свою силу и ответил:
— Да, я ухожу, Анжиолетта… Прости меня и… прощай… Я не могу остаться… не удерживай меня… я не останусь…
— Трус! Жалкий трус! — воскликнула она, все же хватаясь за него обеими руками.
— Называй меня как хочешь… только пусти меня… Я все равно не останусь…
Ее руки опустились, все ее прелестное лицо исказилось до неузнаваемости, глаза злобно горели.
— О, я не стану вас силой удерживать, синьор, — произнесла она каким-то не своим, свистящим голосом, — бегите, да скорее! Вы оскверняете стены этого благородного дома! Вы обманщик, низкий трус… и я благодарю небо, что вовремя поняла вас… Ведь я считала вас за человека, а вы — вы дикарь, неотесанный варвар, зверь — и только!..
Она злобно и не совсем естественно захохотала.
Эти последние слова ее, этот ее хохот окончательно спасли его. Если бы вместо грубой брани и оскорблений она заплакала, если бы стала с любовью умолять его остаться, если бы обожгла его своим молящим взглядом, — очень может быть, что в последнюю минуту он потерял бы всю свою решимость и силу. Но теперь перед ним была не она, он взглянул, увидел какое-то новое существо, увидел своего врага — и со всех ног бросился через ряд парадных комнат к выходу из палаццо.