— Ты, великий князь, не гневайся понапрасну, — примирительно обратился к нему Воротынский, заступаясь за своего спутника. — Нешто не зришь, что он — порубежник, в Москве последний раз годков пять назад был, да и то мимоходом. Так что не ведает, что с самим великим князем Иоанном Васильевичем разговаривать довелось.
— Ну, ну, — вновь протянул подросток.
Было заметно, что уважительные слова и примирительный тон князя несколько пригасили пыл юнца, и теперь он пребывает в раздумье — то ли продолжать затеянную игру дальше, то ли пойти на попятную, тем более что ничего обидного ему покамест и не сказали.
Еще раз окинув внимательным взором спутника князя Воротынского, оценив небогатое, без украшений вооружение, запылившуюся от долгой скачки по проселочным дорогам неброскую одежду, Иоанн решил, что дальнейшее препирательство с этим худородным и впрямь будет ниже его достоинства.
— Ладно, — махнул он рукой и строго осведомился: — Как там на моих рубежах? Все ли спокойно?
— Ноне, слава богу, тихо, — вздохнул Воротынский и перекрестился.
— А сюда пошто? — деловито спросил Иоанн.
— Повидаться надобно с князем Шуйским. Оказия у нас приключилась. Уж больно холопы его своевольничали, ну, мы их и того, вместях с Левонтием Шушериным поучили малость.
— Князей Шуйских много, — настороженно заметил Иоанн. — С каким из них повидаться прибыли?
— С Андреем Михайловичем, великий князь.
Подросток зло прищурился, сплюнул и гордо выпрямился:
— С им теперь на том свете возможете свидеться, не ранее. Я сего жестокосердного боярина, кой во зло мою юность употребил и беззаконствовать учал, повелел наказати.
— Вона как, — задумчиво протянул Воротынский. — В опале князь Андрей, стало быть.
— Много чести для зловредца сего, — хмыкнул юный великий князь. — Пес он, хоть и князь, а с бешеными псами известно что деют — псарям отдают. Они с им расправу и учинили. И с иными прочими тако же учиню, дай срок, — мстительно пообещал Иоанн, но тут же обнадежил прибывших: — Но казнити повелю токмо негодных своих слуг. Вы же, яко вой мои, кои денно и нощно рубежи сторожат, можете в покое быти. На вас я не токмо остуду не положу, но и наградити повелю за службу верную. А что холопов дерзких поучили — так то нам в радость лишь. Жаль лишь, что малость — надобно поболе.
— Так ведь как сказать, великий князь, — развел руками повеселевший Воротынский. — С одной стороны, малость, а с другой… Словом, пяток его холопов живота лишили да изувечили столько же.
— А вот это славно, — заблестели глаза у подростка. — Надо было еще…
Но договорить ему не дали. Подскочивший к нему мальчишка, взявшийся невесть откуда, что-то быстро прошептал Иоанну на ухо, после чего тот махнул рукой Воротынскому и Шушерину, давая понять, что отпускает их, и бросился куда-то в глубь двора. Остальные подростки незамедлительно последовали за ним.
— Видал, что у нас ноне творится? — раздался негромкий голос со спины. Воротынский вздрогнул и обернулся.
Подошедший был относительно молод, не больше сорока лет, а если учесть, что небольшая русая бородка с поблескивавшими седыми волосками накидывала пяток годков, то получалось вовсе тридцать с лишком.
— Здрав буди, князь, — первым поприветствовал подошедшего Воротынский, всем своим видом выказывая уважение.
Оно, конечно, и он тоже был князь, но тягаться с Дмитрием Федоровичем Палецким, сидевшим в боярской Думе, то есть относившимся к чинам думным и величавшимся боярином, нечего было и думать.
Это когда в лето 6992-е[38] дед Владимира Ивановича Михаил Федорович приехал служить в Московское княжество из Литвы и получил не просто боярский чин, но и звание слуги государева, выше которого быть ничего не могло, — тогда да. Пожалуй, что в то время и не вровень — повыше стояли.
Да и отец Владимира — Иван Михайлович — тоже при дворе великого князя Василия Иоанновича в государевых слугах хаживал. Он и татар не раз бивал, и в знаменитом походе на Смоленск был всего третьим по счету, возглавив передовой полк и уступая только престарелому князю Можайскому да еще Василию Васильевичу Шуйскому. Да и после, спустя два года, не кто иной, как он вместе с князем Одоевским, отсек обратный путь татарам и близ Тулы начисто разгромил двадцатитысячное войско нехристей.
А потом, всего через пять лет, попал в первую опалу. Еще через три года был прощен Василием, но той веры ему уже не было. Дошло до того, что он давал особую запись в верности.