– Да. Напоминание о временах до последнего покушения Капеллы. Если они и дальше продолжат в том же духе, рано или поздно им повезет.
– Не говори так! – воскликнула Валка.
Я развел руками. Благодаря демархистским имплантатам Валки мы были уверены, что дом не прослушивается. Одной из причин, по которой я выбрал в качестве резиденции поместье Маддало, была его древность. То, что здесь когда-то располагалось аббатство, означало, что вилла плохо соединена с планетарной инфосферой – а то и вовсе не соединена. Никаких электронных замков на дверях и окнах, никаких камер, никакой внутренней системы связи. Если бы поблизости находился какой-нибудь передатчик, нейронное кружево Валки сразу бы его заметило.
– Лин, как вам Несс? – спросил я, подходя к нему. – Магнарх радует приятными беседами?
Я сам присутствовал на нескольких встречах лорда Венанциана с его величеством, где обсуждалась логистика императорского турне по внешним провинциями. Ужасно унылые мероприятия.
– Неплохо, – пожал плечами Лин. – Вам, очевидно, здесь вполне комфортно.
– В доме-то? – Я оглянулся на тренировочный зал и высокие узкие окна, выходившие на двор и английский сад, притаившийся за живой изгородью. – Этот дом – единственное удобство в моей тюрьме, которое меня радует. Не считая сокамерника.
Валка закатила глаза.
Лин подошел к окну, чтобы тоже взглянуть на сад, и сказал:
– Тем не менее могло быть хуже. По правде говоря, я удивился приглашению.
– Мы же упоминали об этом, когда вы прибыли, – вмешалась Валка.
– Да, но… – Не оборачиваясь к нам, он расправил плечи, оглядывая зелень внизу, и забарабанил пальцами по набалдашнику трости, как делала старая Райне Смайт. – Мы не всегда находили общий язык.
Я вдруг сообразил, что барабанил он пальцами той руки, которую я когда-то отрубил. Повисла неловкая тишина.
– Война затянулась… – добавил Лин, и его голос прозвучал натянуто, устало, выдавая возраст трибуна – несколько сот лет.
Он был патрицием, и фактически мы были почти ровесниками, но его менее знатная кровь старилась быстрее. Лин был уже немолод.
– Марло, я рад, что мы теперь на одной стороне.
К чему все это?
– Я тоже, Лин, – ответил я, не найдя других слов.
– А ведь я так и не поблагодарил вас за то, что вынесли меня из боя на Беренике.
– Не сто́ит, – сказал я, накинув на плечи полотенце.
– Сто́ит, – резко выдохнул трибун, повернувшись ко мне.
Выслушивать слова благодарности от Бассандера было некомфортно, и я попытался перевести разговор в другое русло:
– На Беренике пришлось тяжело.
– Что случилось с вашими ирчтани?
Почти две трети войска ирчтани погибло в решающем налете на Бахудде и таран, отправленный сьельсинами против нашей крепости.
– Они получили новое назначение, – ответил я. – Барда, их командир, отправился, кажется, на Зигану. Солдаты с ним. – Я переступил с ноги на ногу и сложил руки, словно оправдываясь. – Все больше их сородичей обучается, чтобы сражаться за нас.
На похоронах Удакса и других погибших ирчтани я пообещал Барде и его народу свое покровительство, но почти ничего не сделал, чтобы выполнить это обещание. Меня терзало чувство вины.
– Пожалуйста, мне нужно переодеться; скоро вернусь.
Я удалился в спальню, быстро вымылся и надел белую тунику со свободными рукавами, обычные черные брюки с ремнем и высокие сапоги. Пришлось немного повозиться с серебряными застежками кожаной перчатки, под которой я прятал шрамы. Мои лиловые глаза разглядывали отражение в зеркале. Рядом стоял античный умывальник. Когда-то он принадлежал Джинан – та по утрам и вечерам использовала его для омовений, как предписывал джаддианский бог огня. Когда мы расстались, умывальник остался у меня. В чаше я хранил всякие ценности. Мои кольца, одно из слоновой кости, другое из родия, третье – из желтого золота. Врученный мне Тихим осколок белой скорлупы, сияние которого вывело меня по рекам времени из Ревущей Тьмы. Серебряная генетическая филактерия в форме полумесяца – подарок Валки. Серебристый цилиндр, в который был помещен инертный пентакварковый резервуар меча из высшей материи, принадлежавшего убийце, подосланному Августином Бурбоном. Я вынул его, прежде чем отправить владельцу пустую гарду, чтобы тот знал, в чьих руках теперь его судьба. Сердечник я хранил с тех самых пор.
Чтобы не забывать, кем я был и кем не должен становиться.
Это напоминание шло рука об руку с тем, каким меня видел Бассандер Лин, с его благодарностью и благоговейным ужасом, что он испытывал передо мной.