Сэр Джон был одним из самых достойных рыцарей христианского мира и доблесть его никто не мог бы оспорить. Но, стоило ему услышать речь вопрестольного червя и приговор, который тот ему вынес, как ужас его достиг таких пределов, что он вновь был близок к тому, чтобы упасть в обморок. И в этом состоянии он вновь был подхвачен теми, кто привёл его в сей тронный зал, и унесён прочь. И где-то во внешней тьме, среди гробниц, могил и кенотафов за пределами покинутого сумрачного города, он был брошен в глубокий каменный гроб, и бронзовая дверь гробницы захлопнулась за ним.
Лёжа там, в объятиях вневременной безразличной полночи, сэр Джон был окружён лишь незримыми трупами да теми министрантами тления, что ещё не до конца исполнили возложенную на них миссию. Будучи сам наполовину мёртвым, измученным крайним ужасом и отвращением, он не мог сказать, день или ночь стоит сейчас в Антхаре; и за все те бесконечные часы, что он лежал там, ни единого звука не донеслось до его ушей, кроме биения собственного сердца, вскоре ставшего невыносимо громким и тягостным, словно гвалт и буйство огромной толпы.
Неимоверно устрашённый шумом своего сердца, напуганный тем, что пребывало в непреходящем безмолвии подле него, и подавленный всем обрушившимся на него поразительным и жутким некромантическим чародейством, сэр Джон готов был погрузиться в отчаяние, и скудной была его надежда на возвращение из этого заключения средь мёртвых, чтобы при жизни своей ещё раз увидеть солнечный свет. Всё, что оставалось ему — это познавать вечную пустоту смерти, разделяя мерзость запустения с прочими обитателями гробницы, да постигать неописуемые таинства разложения, и быть при этом не просто бесчувственным трупом, но тем, чьи душа и тело пока ещё неотделимы друг от друга. Плоть его содрогалась, и дух его сжимался внутри, когда он чувствовал извивающиеся прикосновения червей, с жадностью устремлявшихся к источающемуся трупу или отступающих от него в пресыщенной медлительности. И сэр Джон в то время (и во все времена после этого) полагал, что состояние его, пребывающего в гробнице, было воистину хуже самой смерти.
Наконец, по прошествии множества часов или дней, оставлявших тьму гробницы нерушимой для всякого луча, что мог проникнуть в неё, и для любой тени, могущей выбраться вовне, до сэра Джона донёсся угрюмый лязг металла, и он понял, что бронзовая дверь его темницы открыта. И вот, впервые, в тусклых сумерках, проникших внутрь гробницы, он смог со всей безжалостностью и отвращением увидеть то, с чем всё это время столь долго пребывал бок о бок. Исполненный болезненного омерзения, обрушившегося на него при этом зрелище, он был вытащен из гробницы теми, кто вверг его в неё; и вновь, теряя сознание от их ужасающих прикосновений и трепеща от вида их гигантских призрачных фигур и погребальных нарядов, чьи чёрные складки не выявляли под собой человеческого облика и форм, вновь прошёл он через Антхар дорогой, по которой вступил в это скорбное царство.
Его проводники, как и прежде, были безмолвны. Тьма и уныние, разлитые над землёй, подобно мрачной сени какого-то вечного солнечного затмения, были такими же, как тогда, когда он только вошёл в эти земли. Но, наконец, в том месте, где он был пленён, сэр Джон был оставлен своими поводырями, чтобы повторить свой собственный путь и в одиночестве пройти через землю разорённых садов к скверному ущелью рассыпающихся утёсов.
Ослабевший в заточении, совершенно растерянный от всех своих злоключений, сэр Джон проследовал по дороге, покуда тьма не рассеялась. И вот, наконец, он вышел из сумрачных теней под свет бледного солнца. Среди пустошей сэр Джон встретил своего боевого коня, скитавшегося по поглощённым песками полям. Оседлав его, он поспешил покинуть Антхар через ущелье странных валунов с глумящимися мордами неведомых образин. И вот, через какое-то время сэр Джон вновь оказался на северной дороге, по которой путешественники обычно направлялись в Грузинское царство; там с ним вновь воссоединились два армянина, ждавшие его у границ Антхара, молясь о его безопасном возвращении.