— Хватит, вы, кровоточащие сердца! — говорю я. — Марш в морозилку!
Мы размораживаем все девятнадцать образцов мозга. Формой они напоминают внутреннюю сторону краба-мечехвоста. Одиннадцать из них глубокая заморозка высушила и необратимо повредила. Трой извлекает гемостатическими щипцами теменную долю рассеченного мозга кадавра номер девятнадцать.
— Вот что мы теряем в переводе, — говорит он мне. — Чувства высшего порядка.
Голос у него тонкий, как у персонажа мультика.
— Да, — говорю я.
Но теменная зона — меньшая из наших тревог. Настоящая проблема состоит в связи между левым и правым полушарием. Каждая доля мозга у людей воспринимает и запоминает внешние стимулы по-своему. Они — словно разные личности. Когда приходит время делать выбор, они болтают между собой, даже ругаются. Решение принимает победитель. У людей с рассеченными долями можно непосредственно наблюдать эту ругань. Одна рука хватает сигарету, другая отталкивает ее ото рта. У пьяных побеждает одна из долей, а другая обычно засыпает. Именно поэтому некоторые люди становятся такими неуправляемыми после пинты джина, а люди с поврежденным мозгом помнят своих родных и умеют делить столбиком, но ведут себя совсем иначе, чем прежде.
В общем, именно эта болтовня между полушариями мозга ответственна за принятие наилучшего решения. Именно эта болтовня в конечном итоге отвечает за наше сознание. Мы пытаемся воссоздать ее в нашем искусственном интеллекте, но пока безуспешно.
Трой вытаскивает сомкнутый хирургический пинцет из постцентральной извилины кадавра номер семнадцать. Характерный противный звук.
— Человек сойдет с ума, обнаружив, что заперт в металлическую банку, — говорит он. — Особенно если не сможет говорить, слышать или ощущать прикосновение к себе другого человеческого существа. Говорю тебе, надо продолжать работу над искусственным интеллектом.
— Он прав, — замечает Крис.
У Крис от рождения парализованы ноги, так что она знает, о чем говорит. Она сама создала себе протезы, привив собственные нейроны к гибким пластиковым оболочкам. Поэтому ее и выбрали на эту должность из десяти тысяч претендентов, хотя ей всего двадцать один год.
— Ребята, — говорю я. — Если мы не придумаем что-нибудь, никто не выживет в убежищах. У кого есть идея получше?
Молчание. Идей получше у нас нет.
В этот момент пикает ключ-карта. Герметичная дверь с шипением открывается, и в лабораторию влетает генерал Говард Макун — глава Космической Обороны, самый высокий ранг в Оффуте из тех, кто сейчас не находится в Девятом убежище. На лбу у него — кровавая рана. Абсолютно ровный разрез от виска до виска, будто сделанный машиной на фабрике.
Макун шагает прямо ко мне. Я осознаю, что мой халат весь забрызган мозгами. Как и у остальных. Мы, наверное, похожи на бригаду мясников.
Секунду мне кажется, что сейчас он схватит меня за плечи и начнет трясти. Но он вдруг словно опомнился: останавливается и отдает честь. Я принадлежу к гражданской службе, но у него, похоже, поехала крыша. Он не первый. Подыгрываю и тоже отдаю ему честь.
— Доложите обстановку, капитан! — приказывает он, утирая кровь, капающую на глаза. Она льется так быстро, что намочила его одежду спереди, собралась лужицей у его ног, и от двери тянется след из капель.
За отсутствием военных ботинок щелкаю подошвами кед.
— Сэр! Мы близки к цели. Разрешите узнать, как дела у остальных кибернетиков? Я хотела бы предложить переместить нашу работу и перевезти наши семьи в Девятое убежище. Там мы объединим силы с другими группами кибернетиков. Нет времени для раздельных исследований.
Макун чешет голову. На пальцах остается блестящий кровавый след. Он удивленно разглядывает свою руку. Затем смотрит на кровавые следы на полу, и они, кажется, тоже его удивляют.
— Что с вами случилось, сэр? — спрашиваю я. — Произошел какой-нибудь мятеж?
— Это человеческие мозги? — спрашивает Макун.
— Да. Генерал Кампер подписал разрешение на открытие криоморозильника.
Макун в отвращении скрежещет зубами.
— Сэр, — говорю я как можно спокойнее. Я стараюсь копировать интонацию мужа, который умеет мягко разговаривать. — Вы же понимаете, что убежища нуждаются в надземных смотрителях. После столкновения спутники перестанут работать, и мы не сможем воспользоваться дронами дистанционного управления. Нам нужно что-то, способное действовать независимо от нас. Как еще выживет человеческая раса?
— Мы вернемся к разработке искусственного интеллекта, как только у нас будет больше времени, — вставляет Марк. — Это временная мера, понимаете?