— Сдохнет! — повторил Лаврентий Павлович. — Привет Булганину! — и повесил трубку.
Через полчаса Хрущева и Булганина сменили.
Ворошилов смотрел на вождя как-то по лисьи, а Каганович вообще не смотрел, завалился в глубокое кресло и пробовал дремать. Он даже не пошел проведать больного, его беспокоили сейчас совершенно другие мысли, а не этот немощный, рябой, уже дурно пахнущий старик.
Берия сидел в кремлевском кабинете Маленкова:
— Скорей бы сгинул. Вот он у меня где!
— И я жду развязки. Когда, когда? — Как эхо в голове! — Георгий Максимович медленно выговаривал слова.
— Руки чешутся падаль в могилу столкнуть! Только и делал всю жизнь, что перед ним пресмыкался!
— Лукомский говорит, надежды нет, умрет, — подтвердил кадровик, он пил чай с молоком.
— У меня при нем свои люди, — вполголоса добавил Берия.
— И хорошо, забота надежней будет, — отрешенно ответил Маленков.
— Надо с Молотовым потолковать, а то понесет дядю! Видел, как он в сталинское кресло запрыгнул?
— Узрел.
— И Хрущев, как пес цепной, на всех лает. Его направлять надо.
— Хрущ наш, — вскинул голову Георгий Максимович, — а с Молотовым ты сам потолкуй, он меня слушать не будет, чересчур гордый.
— Поговорю. Налей-ка твоего чайку.
Маленков приподнял заварной чайник.
— Повезло нам, — улыбнулся Лаврентий Павлович. — Разбил вампира паралич. Ну, счастье! — он широко, во весь рот, заулыбался, а потом отхлебнул крутой заварки.
— Постой, а молочко? — спохватился Маленков.
— Услышал Бог молитвы! — радовался Лаврентий Павлович. — А то так бы и сидели шутами гороховыми. Рябой и меня чуть не угробил! Мне разрядка нужна, поеду подурачусь, — закончил Берия.
— О твоих дурачествах вся Москва гудит!
— Да хер с ней! Я на пределе. Сам посуди, каждый день в одной клетке с драконом.
— По городу слухи ползут, что ты молоденьких девиц по улицам ловишь, затаскиваешь к себе и насилуешь.
— П…ят! — отмахнулся Берия. — С тремя, правда, было, нет, с четырьмя, их точно на улице отловил, ну и подвез, — заулыбался маршал. — Но они не возражали. Я баб не обижаю.
— Заканчивай, Лаврентий, заканчивай!
— Девчонки меня любят. Да, да, Егор, да! И не верти головой! Я в любви ласковый, — и маршал изобразил на лице умиление. — Старые клячи надоели. Иногда, сам знаешь, свежатинки хочется! А слухи, — потянулся Лаврентий Павлович, — каких только слухов на Москве нет! Народ любит посудачить, посмеяться, поудивляться и от страха потрястись. Страх народу необходим. А девоньки сладенькие — моя единственная радость! Зойка, — вспомнил возлюбленную маршал, — беременна, ее мучить нельзя, вот я и путешествую потихоньку. Знаешь, есть у меня одна такая кареглазая, с маленькими сисечками! — мечтательно заморгал Берия.
Маленков строго посмотрел на товарища.
— Сейчас, Лаврентий, мы на виду, держи себя в руках!
— Хватит! — отмахнулся Лаврентий Павлович. — Позвони-ка в Волынское, узнай, не подох случайно наш Бог?
Маленков придвинул телефон, попросил сталинскую дачу и с полминуты с кем-то разговаривал.
— Жив, — вешая трубку, сообщил он.
— Придется туда прокатиться, — став серьезным, проговорил Берия. — Ты в Кремле всех собери, а я на «ближнюю» смотаюсь.
Лаврентий Павлович отставил чашку, встал и направился к дверям.
— Может, Молотову должность министра иностранных дел вернем? Ему такое понравится, — задержавшись у самого выхода, предложил он.
— Можно, — согласился Георгий Максимович. — Как бы нас с тобой старики не прижали! — буркнул он.
— Херня! — отрезал лубянский маршал. — Я пошел. Попрошу врачей, чтобы больного лучше лечили.
4 марта, среда
Суматоха в Волынском приутихла, в действиях всех прибывающих появилась некая последовательность. При больном постоянно дежурили врачи, отрекомендованные Лукомским, сам он приезжал утром и вечером, но каждый час профессору докладывали обстановку. В Москве открылась внеочередная сессия Академии медицинских наук, где решали, как помочь любимому вождю. Иосифу Виссарионовичу регулярно ставили пиявки, измеряли артериальное давление, брали анализы. Все показатели вносились в специальный журнал, который вели помимо истории болезни. Журнал и история болезни пухли на глазах, обрастая академическими заключениями и рекомендациями, но больному лучше не становилось.
Хрущев и Булганин прибыли на дежурство, выслушали неутешительный медицинский доклад и попросились побыть со Сталиным наедине. Они зашли к тяжело больному и, взяв стулья, подсели поближе.