— Какое бы время ни было, оно прошло! — заключил Хрущев. — Невиновных — на свободу!
— Невиновных! Иди разбери, кто невиновный, — скривился Каганович.
— Выпустишь, а потом страну не удержишь! — вмешался Молотов. — По-твоему, не было в партии борьбы? Не было раскола? Был раскол, и враги были! И нечего делать вид, что кругом невиновные! Контрреволюция с топором над головой стояла. Враги бы нас перебить не постеснялись, но мы их опередили. Любые методы оправдывают победу!
— Начали мы за здравие, а кончили за упокой! — вступил Берия. — На мой взгляд, переборщили с врагами. И на местах руководители перестарались, требовали от Сталина увеличения квот по первой категории, по сути сами расстреливали! С их подачи и тюремные сроки выросли.
— Хаос в стране был, банды бесчисленные. Хаос надо было переломить железной рукой! — вступил в спор Ворошилов.
— Много разных слагаемых: и за будут, и против, но в большинстве вещи творились недопустимые, я про то говорю, — продолжил мысль Маленков. — Москву и Ленинград сотрясало, но и на местах друг на друга доносы чуть ли не под копирку писались. Когда Сталин понял, что в республиках зреют независимые кадры, решил их тряхнуть.
— Кругом сидели замаскированные троцкисты! — выкрикнул Молотов.
— В этом вопросе можно много спорить, и каждый по-своему окажется прав, — возразил Георгий Максимилианович. — Сегодня мы взяли курс на демократизацию, и это понятно, не годится входить в резонанс со всем человечеством.
— Будем амнистировать! — подвел черту Берия. — У нас в тюрьмах два с половиной миллиона сидит! Освобождать!
— Не перегибай палку! — протестовал Молотов.
— Если не будем огульно сажать, зеков автоматически станет меньше. У многих, к тому же, сроки заканчиваются. Все само собой образуется, без тотальной амнистии, — проговорил Ворошилов. — Мы не должны подрывать идеологические основы государства.
— Опираясь на сталинские принципы, многие годы политика выстраивалась, а это значит, что не только мы, но и страны-союзники по таким же правилам живут. Нельзя ломать систему. Система проверена временем. Хотите выпускать? Выпускайте. Но делайте в рамках существующей государственности, не сотрясая основ. Амнистия к празднику революции, ко дню рождения Ленина, Сталина, чем такой подход плох? Он совсем не плох! — доказывал Молотов. — А трезвонить о перегибах, об ошибках и под этим флагом тюрьмы открыть — что за мальчишество?! Сталина месяц как нет, а мы уже решаем все переиначить! Страну расшатывать не позволю!
— Без вины виноватые должны находиться на воле! Требую снять позорные ярлыки! — подал голос Хрущев.
— Не сомневайся, Никита Сергеевич, — прервал перепалку Берия, — Все поставим на места. Я приказал прекратить строительство ГУЛАГом бессмысленных объектов, в первую очередь строительство подземного тоннеля материк — Сахалин, который копают по дну Охотского моря. В таком тоннеле пока нет необходимости.
— В ГУЛАГе рабский труд, где человеческая жизнь ничего не стоит: одни померли, к утру других подвезут! — содрогнулся Булганин.
— Народ сильно побили! — вздохнул Микоян.
— До чего же мы докатились! — укоризненно всплеснул руками Никита Сергеевич. — Человек стал хуже вещи! Одного райкомовского начальника посадили за то, что он ходил в старых сапогах, а новые, ненадеванные, хранил в шкафу. А раз он новые сапоги спрятал, а в стоптанных расхаживал, обвинили в дискредитации успехов Советской власти. Приговор — десять лет лагерей. В первый же год он на стройках ГУЛАГа сгинул. А сколько таких — не счесть!
— Вечно ты, Никита, с какой-то придурью! — насупился Каганович.
— То, что товарищ Сталин оторвался от действительности, факт! — подытожил Маленков.
— И всех нас за собой потянул! — добавил Берия. — Арестовывать так просто не будем, пытать не будем, выпускать будем! Инициативы председателя правительства поддерживаем! — за всех заключил он. — Предлагаю расходиться! — И министр демонстративно захлопнул папку.
Члены Президиума зашевелились, стали подниматься с мест. Сначала, подходили к Лаврентию Павловичу и с подобострастием прощались, потом торопились на поклон к председателю правительства Маленкову. Тот с непроницаемым видом сидел погруженный в собственные мысли.
— Не спи, Максимыч, все проспишь! — весело воскликнул Берия. Лаврентий Павлович называл Маленкова по старинке Максимычем, как Сталин. Плохо получалось у него выговаривать длинное — Максимилианович, да и зачем? Маленков засуетился, укладывая в портфель разложенные на столе документы.