Николай Александрович понимающе кивнул, снова достал фотографии и стал их заново рассовывать по карманам.
— Ты прям как маньяк, из каждого кармана у тебя голые бабы сыплются!
— Спрячу получше. К дочери заехать хочу, — объяснил министр. — Что там твоя целина?
— Не представляешь, какую дыру целиной заткнем! В сорок восьмом году Маленков додумался сельскохозяйственный налог увеличить, смог Сталина убедить. И что из того вышло? — уставился на друга Никита Сергеевич. — Катастрофа! Фининспектор ходил по дворам и пересчитывал, сколько на приусадебном участке каких культур посажено. Что может быть глупее? Обмерял, сколько ржи растет, сколько пшеницы, картофеля, считал садовые деревья, плодово-ягодные насаждения, все учитывал, чтобы неподъемным налогом колхозника обложить. И обложили-таки! А потом запретили крестьянину на его собственном участке новые виды растений высаживать, так, видите ли, проще налоги взимать! Зачем это делали?! — возмущался Хрущев. — Труженика задушили и армию фининспекторов расплодили! А если колхозник по своему разумению возьмет и изменит посадки, что случится? Что это, потрясение колхозного строя? Ничего подобного! А финансисты до последнего по дворам лазали и собак дразнили. Вот и получилось, что человек на селе был поставлен в дикие условия, и итог поэтому один-единственный — резко сократились посадки! Многолетние сады стали вырубать, и они под налог пошли! — возмущался Никита Сергеевич. — Орава учетчиков, с карандашом в руках, бегала, каждый куст считала. Крестьяне стали сажать столько, чтобы можно было семью прокормить. А скот? Скот тоже сосчитали. Поросят резали перед приходом фининспектора, чтобы не начислил на них налог. А поросеночек еще веса не нагулял, в нем еще и кушать нечего! Все равно люди его под нож, чтобы лишний рубль сэкономить. И до куриц, и до уток добрались. И кто от этого выиграл? Никто. Крестьянин, ясно, потерял, а государство так в первую очередь! После принятия этого варварского закона с индивидуальных хозяйств в 1948 году в бюджет поступило десять миллиардов рублей, а уже в 1951, когда ставки налога повысили, собрали меньше девяти миллиардов, а в следующем году еще полмиллиарда не досчитались. Поголовье скота в личном пользовании за это время уменьшилось на шесть с половиной миллионов голов! Вдумайся, на шесть с половиной миллионов коров в стране стало меньше! — простонал Никита Сергеевич. — Сегодня крестьянин разленился, уже сажать не хочет, и нет у него кормов собственную скотину прокормить. Это, конечно, не везде, не повсеместно происходит, но процесс негативный широко пошел. А ведь, сколько продукции крестьянин на рынок привозил? Какой дефицит продовольствия покрывал? Я сам по колхозным рынкам ходил, все видел. Если сравнить сегодняшнюю ситуацию с 1928 годом, ясно, что сейчас мы имеем коров на девять миллионов голов меньше. А за двадцать пять лет города выросли, городское население увеличилось, потребление стало другим, а мы, как ни стараемся, все равно отстаем от растущих запросов, и покрывать эти все возрастающие потребности нет источников.
— С прошлого года налог с сотки взимаем, и совсем не значительный, — высказался Николай Александрович.
— Сделали, слава Богу! Я голос сорвал, пока докричался. А виноградники с садами вырубили, сколько лет пройдет, чтобы их восстановить? Эта культура, сад, требует постоянного ухода. Не будешь ухаживать, урожая сад не даст! Сегодня надо все сызнова начинать, — горестно заключил Хрущев. — Одна надежда — целина. С целиной дело должно по-новому пойти, побежать должно!
— Дай-то Бог! — закивал Булганин и перекинул ногу за ногу. Он не шибко разбирался в сельском хозяйстве. — Про Сережку мне рассказал, а что твоя Рада?
— Рада родит скоро. Нина с нее пылинки сдувает.
— А зятек?
— Вроде нормальный, пишет.
— Важничает сильно.
— Да ну?
— Может, кажется, не знаю. Вот Серега, тот труженик, а этот — прямо бубновый валет.
— Не замечал за ним.
— Присмотрись. Хотя вроде он и ничего, твой писака. Главное, чтобы у них между собой ладилось.
— Кажись, ладится.
— Тогда хорошо.
— А Вера твоя все за сыном адмирала Кузнецова, как у них-то?
— Живут, не жалуются.
— А что адмирал?
— Я с ним не общаюсь, так, здрасте — до свидания!
— Росли детишки, росли, и вот — самостоятельные! — с сожалением проговорил Хрущев.
— То — жизнь! — развел руками маршал.
— Жизнь! — кисло согласился Никита Сергеевич.
— Скажи, Никита, а что в авиации нового, в гражданской авиации, я имею в виду?
— Туполев отличный пассажирский самолет сделал — Ту-104. Мы на нем с тобой по миру полетим. И Илюшин старается, и Микоян, брат Анастаса, и Яковлев, правда Яковлева я не люблю, двуличный он, друг шнурка Голованова.