— Чего молчишь? Про подружку из литинститута говорить стал. Что она, старая?
— Ей тридцать.
— Ого!
— А молчал про неё, чтоб не насмехались. А то сразу задразните: со старухой спутался!
— Тридцать это, конечно, не двадцать два. Я бы с такой великовозрастной встречаться не стал.
— На самом деле ей только-только тридцать исполнилось, — поправился несчастный парень. Но она очень хороша, фигура — закачаешься! — оправдывался Юлик.
— Очень хорошая бабушка! Я б на такую даже не взглянул! — фыркнул Юрий.
— Не подкалывай!
— Ладно, молчу, валяй дальше.
— На следующий день после Ирки я к ней пришёл. — Юлик подставил стакан: — Лей!
— А говорил: не буду! — Брежнев-младший откупорил очередную бутылку.
— Вот кто мастер в постели! — продолжал удрученный друг. — Она такое выделывает, молодые девки — отстой! — имея в виду сверстниц, определил Юлиан. — Инессой зовут. Четыре года назад мы на танцах в парке Горького познакомились, она там круто отплясывала, ну и я само собой жёг! Разговор завязался. На следующий день в «Националь» обедать её повёл.
— Ты ж тогда совсем юнец был!
— Почему юнец, десятый класс закончил! — возразил Юлиан.
— Школьничек, твою мать!
— Я рослый, крепкий, сказал, что на дипломата учусь Стали прощаться, она говорит: «Может, ещё свидимся!» — Я ей телефон оставил. Она сама из Мурманска.
— Не ближний свет!
— Да, не ближний! У Инессы был муж моряк, по полгода пропадал в рейсах. Он — в море, а она — в Москву, у неё в Москве старший брат на радио работает. В конце концов, своего моряка бросила, устроилась в Литинститут, ну и звонит мне:
«Не забыл?» — спрашивает.
«Не забыл!» — отвечаю.
В гости позвала, ей от Литинститута комнату дали. Но в первый раз мы просто сидели, торт кушали. А однажды звонит: «На работу заходи, книги интересные покажу». Я зашёл, и прямо на кафедре литературоведения, там после трёх никого нет, в кабинете заведующего всё и произошло. У меня именно с Инессой в первый раз было. С тех пор я часто заныривал к ней на кафедру.
— Как, говоришь, кафедра называлась?
— Кафедра литературоведения.
— Была литературоведения, а стала — ёбоведения! — сладко улыбался Юрий.
— Теперь не знаю, что со мной будет! — ужаснулся Юлик.
— Хуй тебе отрежут, вот что будет!
— Мне, Юр, не до шуток!
— Ёбовед! Всё мне поведал или ещё куда тебя занесло?
— Занесло! — обреченно признался парень.
От этих слов Юра присвистнул:
— Да ты, ходок!
Юлиан несчастно кивнул головой.
— После Валькиного дня рожденья мы с тобой в «Лабиринте» сидели, помнишь?
— Ну?
— Вы со Славиком Смиртюковым раньше других домой двинули, а я к одной цаце приклеился и попёрся с ней по Москве гулять, потом до дома провожал, она в высотке на Котельниках живёт.
— Провожать пошёл, интеллигент хуев! — не удержался от восклицанья Юра.
— Это деваха мне прямо в подъезде и дала!
— Голышом по этажам бегали?
— Мы на скорую руку, я даже пальто не снимал.
— Как рыцари! — хмыкнул Брежнев-младший. — У меня однажды такое было, на сельхозработы на поезде ехали, и в тамбуре я нашего комсорга Олю Соломину отпетрушил, тоже по-военному получилось, не раздеваясь. Сиськи у нее — во! — изобразил необъятные размеры Юрий.
— У этой дуры сисек почти не было, только вчера из меня хлынуло рекой. Накануне зуд почувствовал, и уже тогда заподозрил неладное.
— Никого больше не осчастливил? — с издевкой прищурился Юрий.
— Уж и не знаю, кто кого осчастливил! Что делать, Юр?
— Может какие народные средства есть? Люди этой гадостью испокон веков болеют.
— Да какие народные средства, не помогут они! — отмёл предложение больной.
Юлик выглядел совершенно потерянным.
— Что, идти сдаваться? — безысходно простонал несчастный друг. — В конце года распределение, вот и распределят меня — на хер!
— Отца спрошу, — пообещал Юра. — Он, конечно, от такого вопроса не обрадуется, но что делать подскажет.
— Ты с ума сошёл!
— А ты хочешь в милиции про закуток под лестницей рассказывать, или как ты в подъезде на Котельниках голым прыгал, или как на литературной кафедре ёбарем был?!
Юлиан сокрушенно качал головой:
— Полный я мудак!
— Не хнычь, пива ещё налить?
15 марта, суббота. Заречье, дача Брежнева
С раннего утра Юру звонком разбудил Юлиан.
— Ты к отцу идёшь?
— Сейчас приму душ и еду.
— Поторопись, Юр, сдохну!