— Почему грустишь? — прижавшись к мужу, спросила Аня.
— На душе гадко! Никита Сергеевич в Китай не берёт, в Воронеж сам поехал, и в Риге был без меня. Не хорошо это!
— Да, не здорово! — согласилась Аня.
— Аристов ему на меня капает и Суслов-шкура шипит! Суслов — просто змей подколодный! Раньше очевидными врагами были Молотов с Кагановичем, отбились от них, а легче не стало, — Иван Александрович гладил жену, но голова его была занята горькими думами. — Это такие фрукты, они и Никиту Сергеевича под монастырь подведут.
— Так иди и скажи ему! — встрепенулась Аня.
— Не поверит! — отрицательно покачал головой генерал. — И Никита Сергеевич другим стал. Раньше между нами секретов не было, ведь я его руки, глаза и уши, а сейчас, смотрю — говорит со мной, и не договаривает.
— Не может быть, чтобы Хрущёв в тебе сомневался!
— Однажды пришёл к нему и прямо сказал, что незаслуженно меня марают. А марают потому, объясняю, что подмять хотят, надо мной власть заиметь, а я ведь — ваш! — так говорю. Скажите начистоту, чем я провинился? Он меня обнял, и отвечает: «Наплюй, и работай!».
— Вот видишь! — обрадовалась жена.
— Я-то вижу! — уныло отозвался супруг. — Работай-то, работай, а в поездки не берёт, и Секретари ЦК, как озлобленные псы, зубами клацают. Чёрт его знает, что будет!
Аня погладила мужа по щеке:
— Я, Ваня, тебя люблю и не разлюблю никогда!
— И я тебя! — целуя свою ненаглядную, ответил Иван Александрович.
— Обойдётся всё, Ванечка, я чувствую, что обойдётся!
18 марта, вторник. Московская консерватория
Как ни торжественно открывали Первый Международный конкурс пианистов имени Чайковского, как ни старались устроители, как ни взмахивал руками над оркестром прославленный композитор Шостакович, как ни поражали виртуозной игрой выдающиеся мастера искусств, Хрущёв вышел из консерватории на взводе.
— Это ж надо, «Булганин» кричат! Да кто такой Булганин?!
И действительно, стоило появиться на публике Николаю Александровичу, как зрители восторженно захлопали, по залу пронеслись возгласы: «Булганин! Булганин! Любим!» Публика поднялась с мест, приветствуя председателя правительства. Принимая знаки народного внимания, Николай Александрович стоял, прижимая руку к сердцу, и благодушно раскланивался. Хрущёв инстинктивно схватил за локоть Микояна и открыл в изумлении рот, потом, правда, пересилив себя, стал нелепо скалиться, кивая Николаю Александровичу. Микоян тоже хлопал и тоже кивал, один Леонид Ильич с каменным лицом замер как изваяние. Никита Сергеевич еле высидел до конца, ни о каком посещении приёма, запланированного после окончания выступлений, не было и речи — Хрущёв был потрясён, взбешён, унижен, и кем?! Двуличным предателем! Болванчик-Булганин в сопровождении толпы восторженных поклонников, как ни в чём не бывало, стал центром мероприятия.
— Выискался, герой отечества! — с ожесточением толкая дверь, ругался Первый. Микоян и Брежнев еле успевали за ним, пытаясь успокоить.
Никто из присутствующих, кроме американского посла, не обратил внимания на хрущёвское раздражение, никого не привели в недоумение восторженные возгласы, аплодисменты и комплименты в адрес Николая Александровича. В перерыве к председателю Совета министров выстроилась очередь. Чтобы засвидетельствовать почтение, к премьеру спешили деятели культуры, главы дипломатических миссий, артисты, да кто только к нему не лез! На минуту Николай Александрович заглянул в ложу бельгийской королевы, сказал приветственные слова и отправился на банкет.
Зелёный от злости Хрущёв с силой захлопнул дверцу машины:
— Я больше терпеть этого лицемера не намерен!
Пока ехали, Хрущёв никак не мог успокоиться:
— Ходит герой, раскланивается с умильной рожей. Что он о себе возомнил?! Ещё б очередную блядь с собой приволок!
В особняке на Ленинских горах хозяин усадил гостей за стол.
— Вот оплеуха! — никак не мог успокоиться он.
— Лыбится как ни в чём не бывало, а чуть ветер переменился — в сторону! — припомнил антихрущевский заговор Леонид Ильич.
— Надо из правительства его убирать! — заключил Анастас Иванович.
— Решено! — рубанул по столу Никита Сергеевич: — Кого думаете премьером?
— Вас! — не раздумывая, предложил Брежнев.
Хрущёв просиял.
— И у меня других кандидатур нет, — поддержал Анастас Иванович. — Лучше тебя, Никита, и быть никого не может!
— Может, ты, Анастас?
— Не спорь, Никита, ты и только ты!
— Вы уже показали свою гениальность в сельском хозяйстве и в промышленности, — доказывал Леонид Ильич. — А космос? Тут двух мнений быть не может!