Секретарь обкома и кашинский предисплкома переглянулись.
— Не лукавьте, отвечайте честно! — уловив замешательство, предупредил Первый.
— Последняя действующая церквушка в районе осталась, крошечная, на том берегу реки, — отозвался руководитель Кашинского района.
— Снесём! — ударяя себя в грудь, пообещал тверской секретарь.
— Без моей команды не трогать! Пусть пока работает, понятно?
— Ещё как понятно!
— У меня некоторые соображения имеются, — объяснил Никита Сергеевич.
Нина Петровна устала на хрущёвскую маму, Ксению Ивановну, мужу жаловаться. С каждым днём Ксения Ивановна становилась всё более сварливой, вздорной, к ней толпами шли богомольцы, пытались прорываться бородатые попы и «всякая православная нечисть!» Непрошеных гостей не пускали, гнали. Мама Никиты Сергеевича насилию и несправедливости противилась, при всякой возможности укоряла сына, но больше срывалась на жену его, Нину Петровну, днями и ночами чистила ей косточки. Несколько раз сын пробовал с матерью говорить — пустое!
«То из Калиновки к ней какие-то бабки спешат, то совершенно незнакомые старухи у ворот толпятся, за соседей или за старинных подруг себя выдают. Кого она к себе только не пускает! И никто от неё не уходит, месяцами живут, жгут свечи, горланят церковные песни. Возмутительно! А какие разговоры ведут? Про разговоры — молчу! Хорошо, что Ксения Ивановна за забор не выходит, там Советскую власть не позорит!» — справедливо возмущалась хрущёвская супруга.
«Нина абсолютно права: надо маму из Огарёва переселять, только вот куда? — терзался Никита Сергеевич. — А тут на тебе, такое благолепное место!»
25 июня, среда. Москва
— Катя?
— Да? — услышав в трубке знакомый голос, отозвалась Екатерина Алексеевна.
— Спустись, пожалуйста, вниз, я в машине сижу, — попросил Николай Павлович.
— Только сама, без охраны, ладно?
Екатерина Алексеевна оставила служебный кабинет и по лестнице сбежала вниз. Прапорщики распахнули тяжелую дверь 5-го подъезда. Перед зданием на Старой площади за рулем собственной «Волги» сидел Фирюбин. Он потянулся к пассажирской двери и приоткрыл её:
— Залезай!
Екатерина Алексеевна села в машину. «Волга» тронулась.
— Что это ты сам за рулем?
— Скоро узнаешь.
Проехав вдоль здания ЦК, автомобиль вырулил на улицу Разина, а затем свернул в переулочек. Через пятьдесят метров, напротив небольшой церквушки, машина остановилась.
— Приехали! — выключив зажигание, проговорил Николай Павлович.
— Куда приехали? В церковь? — Фурцева смотрела с нескрываемым любопытством.
— Да нет, с глаз долой скрылись, — мужчина развернулся к своей даме и притянул её к себе. — Хочу признаться тебе в любви, Катенька! Люблю тебя!
— Любишь! — обомлела женщина.
— Очень! — он жадно приник к её губам.
— И я тебя люблю, Коленька! — переводя дух от поцелуя, отозвалась возлюбленная.
— Давай жить вместе?
— Давай! — захлебываясь счастьем, выдохнула женщина.
— Станешь моей женой?
Катерина Алексеевна прижалась к любимому человека, и они принялись целоваться.
— Теперь поняла, почему сам рулю? — оторвавшись от ненаглядной, усмехнулся Николай Павлович.
— Мой ты родной! — прослезилась Катя.
26 июня, четверг. Крым, Никита
Дневные часы они проводили на пляже, любуясь немного таинственным и никогда не похожим на прежний свой вид морем. Сине-зелёно-тёмная манящая бесконечность, точно картина, обрамленная вековыми кипарисами в буйстве плетущихся роз, посаженных, очевидно, самим Христианом Христиановичем Стевеном — основателем Никитского сада, лучилась чарующим притяженьем. Если вечерами поднимался ветер, он был горяч и тягуч. Полдня Юра с Инессой проводили у воды, от бесконечных купаний они окончательно просолились. В первый же день Юра обгорел и теперь ходил на море в рубашке с длинными рукавами и даже купался в рубашке. Инесса предусмотрительно натиралась питательными маслами, в результате гладкая кожа её не пострадала и получила ровный загар.
Ныряя у прибрежных скал, Юра насобирал ведро мидий и принялся их готовить — развёл среди камней огонь, приспособив для мидий широкий противень. В никитском магазине продавалось местное вино, там была закуплена не одна трёхлитровая банка. С винцом мидии поглощались с удвоенным аппетитом. Делая глоток, Инесса щурилась — вино было кислое. По обычаю древних греков, она смешивала вино с водой.
— А по мне, ничего винишко! — нахваливал алиготе Юрий. — Сильно молодое, оттого с кислинкой. Ты мидии ешь, пока не остыли! С мидиями вино хорошо ложится!