Никита Сергеевич устремился к выходу. Не хотел Хрущёв ругаться с невесткой, главным образом не хотел Серёжу расстраивать. Если любят молодые друг друга, пусть живут без родительской назойливости. Никита Сергеевич помнил, как он досаждал старшему, его женам, подругам, а не трогал бы, не лез бы с советами, может, и у Лёнечки сложилось иначе, может, и не погиб он, и человека не застрелил.
8 января, среда. Югославия, в окрестностях Белграда
Завтра уезжать, а так не хочется, сердце ноет, разрывается. Все эти дни жила словно в сказке! Новый год встретили на Адриатическом море, прожили там целых три дня, а вчера уехали почти на край света, в предгорье, поросшее вековым лесом. Загородная дача советского посла в сорока километрах от Белграда стояла в полном уединенье. Изредка Коля наведывался сюда поохотиться. Уже два раза они были здесь с Екатериной Алексеевной, и оба раза об охоте никто не думал. И сейчас они приехали без шофёра, без сопровождающих, даже домашнюю прислугу, услужливую седеющую Миру, отослали домой, чтобы никто не мешал. За всё новогоднее путешествие Екатерина Алексеевна не вспоминала ни о работе, ни о доме и даже о Никите Сергеевиче! — так было хорошо с желанным, любимым человеком!
«Как сложится наша жизнь дальше, ведь он женат? — замирала окрыленная любовью женщина. — Лучше об этом не думать — будь что будет, любить мне никто не запретит!»
Она прильнула к долгожданным губам, а он гладил её пышные волосы, лаская в ответ. Любовники заняли широкую лежанку, обтянутую шкурками бурундуков, — кроватью такое огромное пространство называть неудобно, даже оскорбительно, но и слово «лежанка» здесь неуместно, правильнее было сказать, ложе. В окошке шумел лес, тёмный, дремучий, он совершенно не страшил, наоборот, представлялся сказочным.
Коля набрал старых газет и разжёг камин, весело потрескивая, дровишки разгорались. Мужчина и женщина бродили по дому, как в доисторические времена, совершенно раздетые, пили вино, слушали пластинки, не переставая бесконечно обнимать и ласкать друг друга. Откуда только брались силы на любовь? И вправду, любовь окрыляет, делает из человека великана! После второй бутылки оба изрядно захмелели.
— Милый, как ты сядешь за руль?
— За руль — завтра, а потом, я дипломат, лицо неприкосновенное!
— Сейчас возьму и к тебе прикоснусь, схвачу тебя! — с наигранной яростью воскликнула Екатерина Алексеевна, пытаясь ущипнуть улыбчивого мужчину.
Неприкосновенное лицо хохотало, изворачивалось, не поддавалось и само пыталось щипать обидчицу.
— Стой, стой! У меня синяки останутся! — обиженно протестовала Катя.
— А это что?! — он щекотал шею, где у Катерины отчетливо проступали следы от пламенных поцелуев.
— Ты целовал! Я платочек повяжу.
— Тебе нравиться, как я целуюсь? — игриво приблизился Николай.
— Да-а-а! — обвивая его за шею, подставляла губы Катя.
На столе появилась очередная бутылка вина. Посол потянулся за штопором.
— Хватит вина, я совсем пьяная!
— Может, сделать чайка?
— Лучше чай! — попросила женщина, и хотя пили сухое, его количество — боже мой! — хмелило беспощадно.
Николай суетился с чайником в кухне. Через открытую дверь было слышно, как он насвистывал.
Чай привёл в чувство, отрезвил.
— Прощаемся с этим счастливым местом, местом наших свиданий! — грустно вымолвил посол и улёгся подле возлюбленной.
— Жалко! — вздохнула Катя, повернувшись так, чтобы голова оказалась на его груди. — Мне никогда не было так хорошо, как здесь!
— Этот дом — остров грёз! — мужчина вдыхал чарующий аромат её белоснежного тела. — Дышу тобой — и вина не надо!
— Вот окажемся в Москве и потеряемся, — грустно проговорила Катерина. — Тебя работа задушит, и я на работе утону!
— Потеряемся и позабудем друг друга! — предсказывал горькое будущее любовник.
— Нет, нет! Не хочу так! — запротестовала женщина, готовая разрыдаться. — Неужели впереди — беспросветные тягомотные дни!
— Увы! — отозвался посол, прикасаясь к её золотистым волосам.
— Мы найдём укромное местечко и будем встречаться там! — умоляюще сложив руки, взмолилась Катя, голос её дрожал. — Найдём?
Николай уселся рядом и стал целовать ей руки:
— Вместе нам жизни не дадут.
Катя громко, по-девичьи, всхлипнула:
— Я не переживу!
Теперь он водил пальцами по животику, ушёл вверх, дотронулся до груди, удерживая и чуть сжимая. Она дрожала:
— Хочу, чтобы ты меня баюкал!
— Буду баюкать, мой цветочек!
— И ты мой цветочек! Мы не потеряемся, нет?