Кто-нибудь может возразить и сказать: если Бог столь добр и милостив и даст сверх всякой меры и даже более того, то как случается, что иной просит всю свою жизнь, а не получает даже хлеба насущного?
На это я отвечу, — что это вина не Бога, но людей: их сердца и души, их любовь и мысли устремлены не к Богу и глухи к Его сущности и к Его дарам, но охвачены чуждой любовью — к живым ли, к мертвым ли, к собственному ли Я и к тому, чем они владеют или хотели бы обладать. Эта алчность так заполоняет душу, что божественная любовь не может в пес проникнуть.
Итак, посмотрим и на то, с чем мы общаемся, что нами движет, на что направлены наши мысли и наша любовь. Ибо чтобы заполнила нас божественная любовь и благодать, надобно изгнать всякую любовь ко всему, что не есть Бог.
Об этом говорит Августин: «Излейся — и наполнишься». Но эти люди не хотят изливаться и отказываться; их сердце обращено к миру и преисполнено им, а душа, наполнена тысячью вещей, и потому не дается им божественный хлеб. В этом не Бог виноват, а они сами.
Вместо хлеба находят они камни, ибо сердце у них окаменело, сделалось жестким и холодным, и погас в нем огонь молитвы, любви и преданности. Хоть и читают, и молятся они усердно, но не чувствуют ничего — мысли их не устремлены на это, они не жаждут этого, как истомившиеся в пустыне жаждут воды; и потому не открывается им источник...
И подумав, что помолились довольно, они идут спать и наутро снова начинают возносить свои молитвы и думают, что и этого довольно. При этом душа их тверда, как мельничный жернов, так что не может ни согнуться, ни сломаться.
Берегись, чтоб и твоя душа не стала столь же застывшей и окаменевшей! И не старайся изменить таких людей, они лишь побьют тебя камнями. Но остерегайся и того, чтобы ты сам в ответ не стал бросать камни и не ожесточился, осуждая их; вместо того обращай свои уста и сердце к Богу.
Суди только самого себя и никого другого. Будь кроток и добр к тем, кто против тебя, молчи и принимай все, что тебе выпадает, как ниспосланное Богом, и в покое снова неси это Ему — в глубину. И не полагайся на свои добрые дела, но отрешись от себя и предоставь действовать одному только Богу!
Отчего же так получается, что столь многим Бог остается чужим, не давая им почувствовать Своего присутствия?
Все оттого, что душа их так полна образами тварного и вещного, что для Бога не остается места.
Еще оттого, что они не готовы ни к молитве, ни к созерцанию, ни к самоотдаче. Если же освободят они свои мысли от образов тварного и вещного, отрешатся от всего и предадутся Богу, то пребудут с Богом во всякое мгновенье. Ибо он наполнит их душу, — если только найдет ее пустой. Но покуда душа заполнена другими образами и устремлениями, она пуста от Бога.
На это указано в следующей главе того же Евангелия (18, 10—14).
В ней рассказывается о двух людях, вошедших в храм, чтобы помолиться, — фарисее и мытаре.
Храм, о котором здесь говорится, — глубина душевная, в которой живет и действует Бог; потому-то никто и не может сказать, сколь благороден и полон достоинств этот храм в действительности. Туда нужно приходить, чтобы помолиться, и всегда должно быть двое входящих, которые вошли туда, переступив
через все вещи и через самих себя, т. е. внешний человек и человек внутренний, тогда молитва будет сотворена правильно.
Ибо какой толк от молитвы только внешнего человека без человека внутреннего, он либо ничтожен, либо его нет вовсе. Внешний человек подобен фарисею: он чванится и подсчитывает, как много он сделал хорошего. А внутренний человек подобен мытарю, он смотрит в свое Ничто и всего себя предуготовляет Богу, чтобы он заполнил его, ибо уж если куда-то приходит Бог со Своим милосердием и любовью, то приходит Он во всей полноте Своего бытия и Себя Самого.
Вот как следует понимать слова мытаря, стоящего в сторонке, в уединении, что Бог проявит милость к нему, снизойдет к его слабости и ничтожности. В полном отречении от себя самого его оправдание и блаженство.
Не великие дела и не молитвы внешнего человека решают здесь, а добровольная самоотдача внутреннего, который оставляет все вещи и себя самого, дабы раствориться в Боге и стать с Ним единым.
Чтобы человек оказался на вершине совершенства, ничто ему так не нужно, как оставление всего и погружение в сокровеннейшую часть души, — к самым корням самоотречения. Ибо как высота дерева зависит от глубины его корней, так и возвышение человека в Боге истекает из глубины его погружения вовнутрь.
Следи поэтому за тем, чтобы глубина твоей души была ничем, кроме устремления к Богу и Его дарам, не заполнена. И если тогда ты попросишь и станешь искать и упорно стучаться, будет тебе дано то, в чем нуждаешься. Ты обретешь познание, просвещающее тебя, истину, дарующую тебе свободу, и тебе откроются двери, чтобы ты вошел в них, погружаясь в божественную любовь и сливаясь с нею.