Американецъ предлагалъ ворваться во дворецъ, но никто не смѣлъ этого сдѣлать. Чернь ревѣла: «дай намъ свободную волю». Приходилось пока бороться со звѣрями, которые стали гнѣздиться даже въ богатыхъ домахъ. Въ будуарѣ одной дамы былъ найденъ спящимъ на диванѣ толстый удавъ. Кромѣ того, вниманіе богачей постоянно было отвлекаемо порчею драгоцѣнныхъ вещей. Фарфоровыя фазы покрывались цѣлою сѣтью трещинъ. Великолѣпныя картины превращались въ черныя пятна. Съ невѣроятной быстротой плѣсень обволакивала всѣ предметы. Крестьяне и бѣдные люди предпочитали поэтому жить на открытыхъ площадяхъ, и прилегающихъ къ городу поляхъ.
«Господинъ, несмотря на видимое свое могущество, должно быть, въ ужасѣ», — думалъ я, идя по улицамъ, а кругомъ меня рушились крыши и отпадала штукатурка. Леопарды перепрыгивали съ дома на домъ, какъ кошки.
По временамъ я сталъ испытывать мучительныя боли въ ногахъ и рукахъ — кости мои страдали, и, весь занятый мыслью о Патерѣ, въ самомъ подавленномъ состояніи духа, я отправился еще разъ во дворецъ. Меня, казалось, влекла туда какая-то неясная, неодолимая сила. Когда я очутился подъ сводами дворца, въ лабиринтѣ колоннадъ и безконечныхъ галлерей, было темно. Только кое-гдѣ спускались съ потолка тусклые фонари. Комнаты были запущены. Мебель распадалась, невыносимо тяжелый нежилой воздухъ душилъ меня. На стѣнахъ клочьями висѣли обои и гобелены. Наконецъ, я очутился у знакомой дубовой двери, толкнулъ ее и увидѣлъ при лучахъ серебрянаго свѣтильника окутаннаго въ серебряно-сѣрый покровъ самого Патеру, который стоялъ и, стоя, спалъ. Въ глубокихъ зеленыхъ тѣняхъ его глазницъ было скрыто нечеловѣческое страданіе. Я замѣтилъ на этотъ разъ, что на его красивой рукѣ недоставало ногтевого сустава на большомъ пальцѣ, и вспомнилъ, что въ царствѣ Грезъ всѣ дѣти тоже рождались безъ этого сустава.
— Я самъ тебя позвалъ, — шепотомъ сказалъ онъ мнѣ: — послушай, какъ поютъ свѣтлозеленые мертвецы! Легко и безболѣзненно распадаются они въ своихъ гробахъ. Прикоснешься къ ихъ тѣламъ, и ты увидишь только тлѣнъ… Гдѣ жизнь, которая управляла ими, куда дѣвалась сила? Ты слышишь, какъ поютъ свѣтлозеленные мертвецы?
Патера сѣлъ на свое высокое ложе, сбросивъ съ себя мантію, и я увидѣлъ благородныя формы его тѣла и локоны, падавшіе на плечи. Онъ былъ подобенъ чудесной статуѣ.
— Патера, — спросилъ я его, — зачѣмъ все это случилось и ты допустилъ до этого?
— Я усталъ.
Въ испугѣ отскочилъ я отъ него. Раскрывшіеся глаза его были подобны двумъ пустымъ зеркаламъ, таящимъ въ себѣ безконечность. Если бы мертвые могли смотрѣть, они бы такъ смотрѣли, какъ Патера.
— Патера, спросилъ я, — почему ты не помогъ?
Но онъ опять прошепталъ съ несказанной кротостью:
— Я помогъ… Ты хочешь также, чтобы я и тебѣ помогъ?
Томная слабость распространилась по всему моему тѣлу, и вдругъ я услышалъ надо мной какой-то адскій смѣхъ. Я поднялъ голову и увидѣлъ, вмѣсто Патеры, въ лучезарномъ свѣтѣ — Американца.
Не помню уже, какъ я выбрался изъ дворца. Нервное напряженіе пропало. Я почувствовалъ себя неспособнымъ къ какимъ бы то ни было размышленіямъ, и во мнѣ ярко было только сознаніе моего безсилія.
XXI.
Одичаніе и распущенность.
Грезовцы селились на свободныхъ участкахъ все больше и больше. На Томашевичевомъ полѣ разбили лагерь люди позажиточнѣй. Лагерь простирался до самаго берега рѣки. По вечерамъ раскладывались костры. Кто танцовалъ, кто болталъ, кто ловилъ рыбу. Только надо было жарить ее живьемъ, а иначе, она быстро портилась. На ночь въ городѣ оставалась только нищета и живилась чѣмъ могла. Въ одномъ покинутомъ паркѣ докторъ Лампенбогенъ основалъ амбулаторную больницу. Онъ разсказалъ мнѣ, какъ въ «Синемъ Гусѣ» Американецъ собралъ митингъ, но въ это время обрушилось два этажа, и задавило 86 человѣкъ насмерть, а 17, кромѣ того, было ранено. Американецъ спасся какимъ-то чудомъ. Въ больничномъ баракѣ было страшно грязно: недоставало тряпокъ, и всѣ инструменты заржавѣли. Въ старомъ, комнатномъ ледникѣ докторъ сберегалъ холодныя кушанья и стеклянныя, кровесосныя банки. Ужасна была судьба этого человѣка.