Антонъ заперъ кофейню и покинулъ ее. Гостей больше не было, но остались игроки въ шахматы, о которыхъ я уже упоминалъ раньше.
Онъ сошелся съ Кастрингіусомъ и перемѣнилъ призваніе: сталъ воровать. Строго говоря, воровалъ и Кастринігіусъ, заимствуя свои сюжеты у другихъ художниковъ. Американецъ, которому онъ посвятилъ офортъ «Аллегорическій символъ» и за который требовалъ чуть не сто тысячъ рублей, выгналъ его за дверь. Пылая местью, Кастрингіусъ сдѣлался опять сторонникомъ Патеры и старался всячески вредить «проклятому янки».
Однажды Кастрингіусу совсѣмъ нечего было ѣсть, и онъ, стоя въ толпѣ, запустилъ руку въ чужой карманъ, но тамъ онъ встрѣтилъ чью-то другую руку; такимъ образомъ онъ сошелся съ Антономъ въ новой профессіи. Они объяснились, подружились — прекрасные люди — и занялись общимъ дѣломъ. Спеціальностью ихъ стало ограбленіе покинунутыхъ дачъ. Въ Замковомъ паркѣ у нихъ былъ притонъ, гдѣ они складывали награбленное. Какъ-то они забрались на виллу бывшаго редактора «Зеркало Грезъ», умершаго отъ ядовитой змѣи. Они оба были уже достаточно обезпечены, и Кастрингіусъ мечталъ, какъ онъ переберется въ Европу и безпечно заживетъ тамъ; и рѣшено было, что это послѣдній ихъ подвигъ. Но въ кабинетѣ редактора они ничего цѣннаго не нашли.
— Не понимаю ничего, — ворчалъ Кастрингіусъ, — какъ можно было уважать такого человѣка, а между тѣмъ я тринадцать лѣтъ служилъ ему вѣрой и правдой!
Антонъ съ презрѣніемъ смотрѣлъ на развалившуюся, когда-то прекрасную мебель и на полки съ книгами, а Кастрингіусъ съ презрѣніемъ смотрѣлъ на Антона.
— Всѣ деньги свои онъ тратилъ на эти книги. Въ этой библіотекѣ сосредоточено все міровое искусство… Но ты развѣ это можешь понять?
Они вошли въ спальню.
— Ты слышишь? — сказалъ Антонъ, задрожавъ отъ суевѣрнаго страха, — кто-то плачетъ.
Кастрингіусъ со свѣчою въ рукахъ подошелъ къ кроваткѣ, на которой лежала подъ одѣяломъ молоденькая, едва распустившаяся дѣвочка и плакала отъ страха.
— Луизочка, дочурка моего редактора, — вскричалъ Кастрингіусъ, стаскивая съ нея одѣяло и наклоняясь надъ дѣвочкой. — Разумѣется, она принадлежитъ мнѣ!
— Подожди, мы раздѣлимъ, какъ было условлено! — закричалъ Антонъ.
Они стали спорить.
Кастрингіусъ повалилъ Антона, потому что онъ былъ сильнѣе его, и прошипѣлъ:
— У меня больше правъ на нее и съ такими, какъ ты, я не дѣлюсь!
Онъ заскрежеталъ зубами. Но Антонъ прибѣгнулъ къ особому средству борьбы — онъ досталъ тихонько изъ кармана горсть толченаго перцу и бросилъ имъ въ лицо сопернику. Однако, Кастрингіусъ, взвывши отъ боли, не выпустилъ Антона изъ своихъ цѣпкихъ объятій. Онъ былъ длиненъ. Антонъ — коротокъ. Они стали кататься по землѣ, прокатились по всей комнатѣ, выкатились за дверь, на балконъ, упали на крышу прачечной, скатились дальше и, наконецъ, бухнули въ глубокую болотистую канаву. Наружу они не вынырнули, отъ нихъ поднялись только пузыри.
Философъ-парикмахеръ вздумалъ было произносить отвлеченныя рѣчи на Томашевичевомъ полѣ. Но его не стали слушать. На шею накинули петлю и повѣсили его въ собственной цырульнѣ. Тамъ онъ болтался надъ мѣднымъ тазикомъ.
Лампенбогена тоже постигъ мучительный конецъ. Онъ недурно жилъ до послѣдняго дня, когда посадилъ своихъ паціентовъ на четверть порціи. Больные грезовцы возмутились, вспыхнула барачная революція, причемъ больныхъ поддержали сторожа. Въ комнатномъ ледникѣ хранилось еще три зажаренныя курицы, кусокъ шоколаду и кружокъ сыру. Эти запасы больные стали требовать себѣ, а Лампенбогенъ ничего не хотѣлъ имъ давать. Паціенты напали на своего врача, и одна бѣдная женщина облила его хлороформомъ. Больные рѣдко бываютъ милосердны. Когда толстякъ потерялъ сознаніе, ледникъ былъ взломанъ и разграбленъ, а сквозь тѣло Лампенбогена была протянута желѣзная, газовая труба, и сторожа разложили огонь, чтобы уничтожить слѣды преступленія. Такъ покончилъ Лампенбогенъ свое существованіе на вертелѣ, причемъ верхняя часть его осталась недожаренной.
Погибъ и профессоръ Корнтгейнъ. Онъ, впрочемъ, самъ наложилъ на себя руки. По-видимому, онъ вполнѣ сознательно это сдѣлалъ. Однажды вечеромъ старикъ вошелъ безъ шапки, но одѣтый, въ рѣку Негро; въ это время на мосту были зажжены тусклые фонари, и въ водѣ отражались красные огни. Постепенно входилъ въ воду профессоръ, и волны сначала обнимали его колѣни, потомъ забрались въ его карманы, откуда онъ поспѣшилъ вынуть какой-то маленькій предметъ и поднесъ его къ самымъ глазамъ. Вода поднималась все выше и выше, достигая носа, наконецъ, касаясь сѣдыхъ волосъ. Вокругъ профессора закружилась какая-то маленькая, блестящая коробка, заключавшая въ себѣ… Акарину фелицитасъ!