А он вот так одним махом спускает три часа на подтирание соплей влюблённой дурочки, подбирая её на вечеринке, где, о, страшная кара, снизойди на меня за это, её посмел обидеть сводный брат и его сын. Да она же тебе, чёрт тебя возьми, даже не дочь!!! И что? Извозчиков мало у тебя? Водителя прислать не мог, сам припёрся!
Я ненавижу её… НЕНАВИЖУ!
У нас прям любовный треугольник: она слюни пускает по мне, я жду с замиранием сердца от отца хотя бы внимания, а он не отрывает своих глаз и рук от неё. Любит её. До потери сознания любит, только не мужской, а отеческой любовью. Да! Мать вашу, той самой, которая должна была достаться мне, Лурдес, Аннабель. Да хотя бы им, девчонкам, но нет! И они подбирают только крошки с ЕЁ стола…
Он настолько идеален, что даже тошно: редко выходит из себя, умело скрывает ненужные эмоции, свободное и несвободное время распределяет с исключительной целесообразностью, посвящая каждую потенциально возможную минуту своей семье. И он спит только со своей женой! Это уже нонсенс! Тошнотворный нонсенс! После стольких лет жизни с женщиной, на сексуальность которой неумолимо давит возраст и… шрамы пережитого прошлого, вряд ли он не хочет других - просто маниакально печётся о её спокойствии.
Вначале я наивно верил, что он так обожает свою Леру, что других просто не видит. Ещё как видит. Видит, но не реагирует. Сам вызывает шквал реакций в свой адрес. Женщины хотят его, причём одержимо. Сам я никогда не испытывал недостатка в женском внимании, даже наоборот, слишком много его всегда было, но чтобы так, как у него… Такого не было никогда. Я так и не понял, как это у него получается, что он делает с ними? Может, неосознанный гипноз какой-нибудь?
При этом одним взглядом убивает на корню любые поползновения в свой адрес. Останавливает их глазами прежде, чем они решатся подойти и прикоснуться. Когда-то я восхищался такой силой в нём, сейчас же всё это бесит!
Во всей этой буре эмоций я не замечаю, как мои приоритеты смещаются, как медленно и незаметно трансформируются желания.
Мне нравится Валерия. Нет, то, что я реагирую на неё физически, меня не удивляет, хотя подобной реакции на взрослых женщин никогда за собой не наблюдал, но то, что она занимает большую часть моих мыслей и восхищает так, как никто до этого не восхищал – меня пугает.
Пугает, потому что Валерия – женщина отца, а значит никогда и ни при каких обстоятельствах для меня не доступная. Он не просто любит её, он одержим: это видно в его взглядах, жестах, стремлении сдерживаться при детях, именно стремлении, потому что иногда это плохо у него получается. Я заметил, что ему совсем сносит крышу, когда она возится на кухне. В такие моменты его самообладание трещит по швам: он не отходит от неё, всё время крутится рядом, настойчиво предлагая свою помощь, но, по сути, больше мешает ей. Она тоже сдерживается – старается не гнать его, но, бывает, он переходит границы… И однажды я это наблюдал…
Max Richter - Dream 1
У него есть привычка обнимать её сзади в то время, когда она сосредоточенно что-нибудь нарезает или смешивает в миске. Эти объятия обычно переходят в ласки: он убирает волосы с её шеи и целует. Никто на это не обращает внимания, все остальные дети в этом доме, похоже, давно привыкли к подобным сценам и не реагируют, занимаясь собственными делами. Поэтому никто не наблюдает за родителями, кроме меня. А я смотрю и вижу, как он целует её, как увлекается, и это видно в позе его тела, стремящегося обернуть эту невысокую женщину со всех сторон, и как совершает то, что не укладывается уже даже и в ЕЁ рамки: он кусает её шею, чувствительную затылочную часть. Она дёргается, словно ошпаренная, хотя ясно же, что ей не больно, нет… это был укус совершенно иного характера. Отец тут же отскакивает от своей жены с виноватым лицом, и, наверное, его ждало бы распятие, если бы не мои глаза. Валерия смотрит то на своего мужа, то на меня, и хотя она ничего не говорит, негодование радирует от всей её сущности, отталкиваясь от стеклянных стен этого дома и заполняя всё его пространство.
Я умею хорошо готовить, но уже понял, что с этим умением не стоит высовываться. Кухня – запретная зона, там часть их мира, и мне в нём не место.
Но потребность в ЕЁ внимании с каждым днём растёт всё больше и больше. И я замечаю, что думаю только об одном - как найти повод, чтобы увидеть её. И желательно наедине. Прикидываюсь тугодумом – мне плевать, какого она мнения о моих умственных способностях, главное – занимается со мной дополнительно и в индивидуальном порядке, чего не достаётся ни одному из её студентов.
У Валерии нет никакой одержимости своей работой. Она любит математику, но не преподавательство. Она никого не подпускает к себе близко и никогда не интересуется успехами своих же студентов. Все они для неё – серая масса. Она великолепно читает свои лекции, но лабораторные и практикумы ведёт не она. Эта женщина не карьеристка, самое важное в её жизни – семья. Поэтому в три часа дня, ещё до того, как закончится её последняя лекция, отцовская машина уже стоит под окнами её аудитории.
Обычно неуспеваемость – проблема студента, но никак не профессора Соболевой. Но мой случай необычный. Я не знаю почему, но Валерия как будто считает себя обязанной помогать мне, и я этим нещадно пользуюсь. Она отвечает ровно на столько вопросов, сколько я задам. Иногда, правда, намекает на излишнее усердие:
- Эштон, эта теорема уходит слишком далеко за рамки программы, но если тебе интересно, я объясню.
- Мне это очень интересно! - улыбаюсь ей так, как никогда и никому не улыбался.
И я стану слушать все теоремы мира, если только её голос будет звучать в моих ушах, обволакивая полем необъяснимого кайфа…
Я стараюсь не думать о происходящем, о своих чувствах, которые, оказывается, у меня всё-таки есть. Да, именно так, ведь до этого был уверен, что их нет совсем: женщины, вернее, девушки, всегда оставались для меня существами, чьи поцелуи приятны, но ещё приятнее иные места, которые я использовал с целью удовлетворить свои физиологические потребности.
Я никогда и ни к кому не ощущал…нежности? Да, пожалуй, это именно то слово. Или как называют желание прикасаться так, как это делает отец, например? Теперь я не просто её ощущаю, теперь у меня имеется острая потребность эту нежность куда-нибудь деть… Вернее, не куда-нибудь, а вылить всё, что накопилось почти за год, на один единственный, вполне конкретный объект.
Недавно я узнал, что мой отец в своей бурной молодости дарил направо и налево деньги и недвижимость. Двухбедрумную квартиру, например, или студию за секс. Я тоже заслужил: подарили и мне квартиру - в Париже. Честно заработал - выручил его дочь, вовремя предотвратил групповое как минимум изнасилование, как максимум с последующим лишением жизни. Я думаю: а чего в Париже-то? С чего вдруг? Меня вроде тут приняли, в дом впустили, сыном назвали, наказали любить сестёр и в любое время являться к ним в гости без приглашения - потому что в семье так и поступают. И тут вдруг Париж…
- Зачем? - спрашиваю.
- Не стану врать, что в Сорбонне тебя будут учить лучше, чем здесь, - мягко объясняет отец. - Скажу честно: так будет лучше для всех.
- А все, это кто? - интересуюсь.
- Все - это все, но лучше будет тебе, твоей матери и Соне.
- Ах, Соне! - я с трудом сдерживаюсь, чтобы не блевануть от приторной отцовской любви.
- Ты и сам видишь, что она творит. Нужно вас развести на время, иначе она совершит что-нибудь непоправимое.
- Так её и отправляй! Я-то тут при чём?!
- А при том, что я не могу выпустить её из-под контроля, Эштон! Она сейчас в крайне опасном состоянии - дай ей волю, ещё с собой покончит!
- Тогда объясни мне, почему за её проступки наказание несу я?