Их виллу найти не сложно, сложно – не найти. Я долго не решаюсь выйти из машины, но знаю: чем дольше тяну, тем тяжелее будет эта встреча. Нужно уже просто собрать волю в кулак и пойти туда.
Пойти, чтобы взглянуть в её такую чистую и такую обиженную мною синеву...
Да, это самое тяжелое. Не сложно сказать «Прости», тяжело заставить себя посмотреть в глаза человеку, которого так сильно обидел. Если то, что я сделал, вообще можно назвать обидой.
Они все трое валяются на шезлонгах. Время: четыре дня, и я знаю, что они только-только вышли на солнце - в этом семействе днём никогда не загорают – это вредно для здоровья и для кожи.
Валерия замечает меня первой, но ничего не говорит. Отец, увидев моё стремительное приближение, резко поднимается, отшвыривает свою газету в сторону, берёт за руку Валерию и ведёт её в дом. Мне становится очевидным его намерение оставить нас с Софьей наедине.
Я просил его о встрече с ней – он удовлетворил мою просьбу и сделал это, как всегда, виртуозно.
Спасибо, отец, так действительно будет НАМНОГО легче!
Софи, похоже, единственная, кто искренне удивлён. В её глазах испуг, ожидание чего-то неизбежного и растерянность.
Она изменилась… Сильно. Если бы не её лицо, со спины я никогда бы теперь её не узнал – она округлилась, оформилась, грудь стала ещё больше, а бёдра напоминают материнские. Я знаю, что причина, скорее всего – гормональный сдвиг, случившийся во время её беременности. Она стала женщиной не только внутренне, но и внешне. Девочка и девушка остались теперь уже навсегда в прошлом.
Это странно, но прибавившийся вес сделал её… красивой и… влекущей…
Она снова остригла свои волосы, и это делает её более современной, чем прежде, взрослой, задорно модной. У неё каре, и из-за необычной густоты волос оно выглядит потрясающе: в её пышных каштановых прядях золото, словно кто-то посыпал их звёздной пылью…
Софья натягивает отцовскую футболку – не хочет, чтобы я видел её без одежды. Мне больно это осознавать, но слишком хорошо понимаю логичность и правильность этого неосознанного жеста. Я и её нагота – с некоторых пор несовместимые явления.
- Привет, - в моём голосе столько мягкости, сколько я и не подозревал ни в себе, ни в нём.
- Привет, - она решается взглянуть на меня, но совсем коротко. Даже, наверное, недружелюбно.
Что ж, я не дружить явился, Софи, а просить прощения! И если понадобится, то и умолять стану: нет больше сил жить с этим, не осталось во мне никакой мощи – как бы ни хорохорился, ни скрывался на другом континенте, в кругу чужих моей душе людей, в темноте и промозглости героиновой жизни, только сейчас сам могу себе признаться – погибаю под тяжестью чувства вины…
Наверное, не был я рождён животным. Не должен был быть способным на насилие, жестокость, чёрствость и ту грязь, в которую втянул тебя…
Мы оба зависаем в тягучем облаке ожидания, и я нахожу странным отсутствие неловкости – её нет ни во мне, ни в ней. Софи уже поняла, зачем я здесь, и покорно ждёт моего выхода.
- Прогуляемся?
Она не отвечает, собирает с шезлонга свои вещи: плеер, телефон, книгу, очки, роняет планшет, и я поднимаю его, отряхиваю от песка, выдуваю застрявший в боковых отверстиях для динамиков и протягиваю ей. Её руки принимают его, мы оба на мгновение замираем, но она не решается поднять глаза. Или просто не хочет. Или не может.
Да, последнее – наиболее вероятно. Наверное, не так просто смотреть в глаза того, кто тебя изнасиловал, ведь в глазах – душа, а в душу хочется смотреть тому, кто нравится, кто приятен или, как минимум, не вызывает отвращения так, как я.
- Я не обижу тебя … больше, - выпаливаю.
Не знаю почему, но мне было жизненно необходимо сказать ей это. Пусть так неуклюже, не вовремя и не к месту, но очень хотелось, чтобы она знала, что отныне и никогда с моей стороны не будет ничего плохого в её адрес.
- Просто поговорим. Давно нужно!
- Хорошо, сейчас переоденусь. Подождёшь? – не поднимая глаз.
- Конечно.
Софи не требуется слишком много времени, чтобы натянуть свои шорты и футболку – она выходит всего через пару минут, сжимая в руке сланцы и солнечные очки. Я свои не брал, чтобы не было соблазна прятаться. Извиняются ведь не только словами, вернее не столько… Именно глаза по-настоящему делают эту работу, заглядывая в глубь другого, ищут в них тихую гавань прощения, принятия, снисхождения, отпущения обид в свободное плавание греховной реки истории человечества.
Сколько зла люди причиняли и причиняют другу другу? Сколько душ сгорело в ненависти? Сколько горечи принесли в судьбы многих ревность и зависть?
Lana Del Rey - Change
Мы долго бредём по берегу босиком, и я впервые за весь год жизни у моря радуюсь прибою, замечаю, как прекрасен он в этом мягком, тёплом вечернем свете.
Мне кажется, наши с Софьей души сейчас о чём-то тихо беседуют, потому что испытываю невыразимое чувство комфорта от происходящего. Да, похоже, мы говорим, не произнося ни звука. Многие наши слова, какие могли бы быть сказаны, просто заключены в этом времени, где мы оба и по собственной воле наедине. Потому что у обоих есть потребность в нём, в этом времени. Нам впервые нужно быть максимально честными, чтобы она смогла простить.
Софи останавливается.
- Устала?
- Нет. Просто далеко ушли, поздно будет возвращаться.
- Я провожу…
И я не знаю, хорошо это или плохо, то, что я сказал, потому что быть наедине в сумерках с насильником для девушки – не самая заманчивая перспектива. Я понятия не имею, что она думает обо мне, как относится. А спрашивать – стыдно. Но стыд – не самая моя большая проблема на сегодня.
- Не бойся меня, Софи, - прошу.
- Не боюсь.
- Я бы боялся.
- Отец доверяет тебе – значит, и я тоже.
Отец – всё для неё. Она верит каждому его слову, живёт по его канонам, он рисует её мир, и в этом мире она – его принцесса. Между ними бесконечное доверие, понимание и любовь.
Я смотрю на её волосы, окрашенные в красный свет заката, легко развеваемые ветром, и решаюсь, наконец, сделать то, зачем приехал. Но толку от этого не будет, если мы не посмотрим в глаза друг другу без страха, стыда, ненависти. Поэтому я медленно, так осторожно, как только могу, чтобы не напугать, не внушить ложную идею, поднимаю её очки. Но Софи не готова, ей тяжело принять меня после всего, что делали с ней мои руки и не только, и мне не остаётся ничего другого, кроме как помочь ей: я толкаю её подбородок вверх, заставляя взглянуть на меня, и она вынуждена это сделать.
Я удивлён – она действительно не боится. И я не вижу отвращения, в котором был почти уверен. Презрения тоже нет… Как и нет всего того, что было в этом синем взгляде до той страшной для нас обоих ночи – в них нет ничего. Просто глаза просто умной и спокойной девочки. Девочки, прошедшей через ад разочарования, девушки, познавшей самую мерзкую боль вместо сладкой любви, женщины, не ставшей матерью, …
- Прости меня…
И она прощает. Глазами прощает, я это вижу и чувствую, как медленно стекает по моим плечам весь невыносимый груз последнего года. Самого чёрного года в моей жизни.
- Я не держу на тебя зла, - тихо отвечает.
И это тот момент, о котором я мечтал все последние месяцы, буквально жил им, ничего больше не желая так сильно, как этого.
- Спасибо, - шепчу, борясь с невероятно сильным для меня потоком эмоций.
- И ты прости меня… - неожиданная для меня фраза.
- За что? – я действительно не понимаю, зачем ОНА просит у меня прощения, и чем я заслужил подобное вообще…
- За Маюми…
За Маюми… Чёрт возьми, я даже не помню, что она была в моей жизни. Так глупо было всё то, что случилось тогда, в чём моей вины было не меньше, чем её, но и она, оказывается, тоже тащит груз…
- Не о чем тебе просить. Настоящее так легко не разрушишь. Так просто не рассыпается настоящее.