Я не спрашиваю, почему она хочет поставить меня в известность о том, что происходит с Софьей: Валерия ВСЁ знает... Знает!
- Почему…, - шепчу и не могу окончить фразу, не способен сформулировать мысль, одеть её в «подходящие» слова.
- Хочешь знать, почему она «была» беременной?
- Да!
- Ну… технически, она всё ещё… через час ей проведут операцию по удалению плода, - Лера вздыхает. – Её ребёнок умер, Эштон. Ещё вчера.
Я опускаюсь на пол, не осознавая ту дикую силу, с какой собственная рука вжимает тонкий смартфон в ухо…
- Аномалия развития плода – сердечная патология. Алекс… твой отец сделал всё возможное, чтобы сохранить ему жизнь, и шансы были - планировалась операция в Германии, внутриутробно, но что-то пошло не так… В общем, её через час будут… а нет, уже чистят – он только что сообщение мне прислал. Эштон?!
Я не могу разжать рта. Я не знаю слов: ни английских, ни русских, ни французских…
- Эштон! – её голос громче, строже.
- Да, Лера, - отвечаю едва слышно, призвав для этого все свои силы, а их почему-то нет, совсем нет.
- Я подумала, что ты повесил трубку. Ладно…
- Спасибо… что позвонила…
- Не за что.
Конец. Это конец всему.
Lana Del Rey - Heroin
Я сижу на полу, опустив голову в собственные раскрытые ладони, вжимаю пальцы в кожу головы, пытаясь пережить этот момент…
Одна, две, три, четыре… шестьсот секунд мои глаза смотрят на погасший экран телефона и … и ничего не видят.
Я не понимаю, что происходит вокруг меня, почему мир в хаотичном беспорядке несётся неизвестно куда, а я словно сижу на детской карусели вот уже второй час подряд, меня тошнит, и глаза не в состоянии различать пёстрые картинки, пролетающие мимо…
- Меня нет, меня нет, меня нет…, - твержу сам себе, как попугай с черепно-мозговой травмой.
В тот момент, когда сознание позволяет прийти в себя, часы в смартфоне показывают почти полночь – Валерия звонила мне больше пяти часов назад.
Я просидел пять часов кряду на полу гостиничного номера, склонившись над маленьким девайсом, подписавшим мой окончательный приговор – я сам никогда себя не прощу, никогда не оправдаю в собственных глазах смерть её ребёнка – моего ребёнка.
За то время, которое потребовалось машине, чтобы довезти моё тело до госпиталя, я прожил целую жизнь.
Никогда, ни одного единственного раза в своей истории я не думал о детях. Даже когда Маюми вплетала в свои ласки тонкие намёки на желание стать матерью, я не воспринимал ни их, ни её саму всерьёз. И даже когда предъявила мне тест… я тогда ничего не почувствовал. Потому что не было никакого ребёнка, и я глубоко внутри знал об этом.
Но теперь, когда он есть… был, физически существовал, когда всего какие-то сутки назад он жил внутри неё… внутри Софьи, я понимаю, что подобной боли не испытывал ещё никогда в жизни…
Тянущая, терзающая, вынимающая сердце, выдирающая с корнями душу боль – страдание мужчины, потерявшего ребёнка. Своего первого ребёнка…
За тот час, что мой автомобиль добирался до госпиталя Университета Вашингтон, я успел стать отцом, быть отцом, пережить смерть того, кому не суждено было родиться.
Я вижу маленькую ручку на своей ладони, рассматриваю крохотные розовые пальчики… Чувствую неповторимо сладостное тепло и едва ощутимую тяжесть в своих руках, словно держу в них младенца, и вот этот вес становится ощутимее – на моей груди засыпает мой сын, вот его маленькая, но уже такая крепкая ладонь вновь зажата в моей, и мы бежим, что есть мочи несёмся по песку, прибитому дождём, по берегу моря, разбивая накатывающие волны своими ступнями…
Почему всё это так реально для меня? Потому что я вижу сны. И в них ВСЕГДА есть дети. И в этот миг я понимаю, совершенно точно знаю, осознаю в самой глубине собственной души, что сегодня умер один из них, сегодня умер мой сын.
В госпитале пустынно… На мгновение мне кажется, будто я сплю и вижу странный сюрреалистический сон – брожу в длинных запутанных коридорах давно заброшенного людьми здания в поисках выхода на свет Божий…
Я нахожу её палату – дверь открыта настежь. На широкой больничной кровати спит Софья… Её лицо выражает муку даже во сне, волосы спутаны, под глазами синяки и припухлости – она много плакала… Рядом с ней я вижу отца, он обнимает её, повторяя своим телом её позу. Он тоже спит…
Сползаю по стене на пол, вытягиваю ноги, потому что нет смелости войти в это маленькое царство, нет сил потребовать у него… уйти? И отдать мне моё место?!
А имею ли я на него право, на это место? На эту женщину, едва не ставшую матерью моего первого ребёнка, потому что в снах их было много… Женщину, которую я даже не обидел – я её растоптал.
Спустя время слышу приближающиеся в коридоре шаги - деликатный стук чьих-то туфель о больничный, залитый бледно-жёлтой резиной пол. Открываю глаза: это Валерия. Она одета в один из своих потрясающих не американских костюмов, делающих её не профессором одного из самых престижных учебных заведений, а первой леди… английской королевой, забывшей свою шляпку в чёрном роллс-ройсе… В руках у неё два высоких картонных стакана Starbucks, на одном из которых чёрным маркером написано её имя, обрамлённое в сердечко – ей попался креативный бариста. Я вижу, что из идеальной, строгой причёски моего бывшего преподавателя выбились пряди всегда ухоженных красивых волос – сегодня она ещё не была дома, на острове Бёйнбридж. Они рассорились из-за меня, но оба здесь – рядом со своей дочерью.
Валерия ничего не говорит, отдаёт мне стакан с сердечком и молча входит в больничную комнату.
- Алекс… - тихо зовёт, - Алекс, твой кофе.
Он медленно поднимается, берёт из её рук стакан, на мгновение застывает, словно пытается окончательно проснуться, затем совершает одно резкое движение – и вот уже его щека прижата к животу жены, он обнимает её обеими руками, с силой вдавливая в себя… И она гладит его по голове, зарывает свои пальцы в его волосы, делая это с такой медлительной нежностью, что он стонет…
- А твой кофе где? – внезапно спрашивает её.
- Выпила, - отвечает она просто.
Его глаза замечают меня, и выражение лица из мягкого трансформируется в железную, жестокую маску.
- Выпила, говоришь…
Я уже понял, что они оба ВСЁ знают.
Отец спокойно возвращает жене свой кофе, поднимается, снимает со спинки Софьиной кровати пиджак, и я поднимаюсь тоже – кажется, время для разговора, наконец, явилось за мной.
- Через час в офисе, в моём кабинете - просто сообщает.
Sia - Angel By The Wings (from the movie "The Eagle Huntress")
В его кабинете ни один из нас не включает свет – нет надобности, огни города достаточно освещают наполовину прозрачное помещение – это одно из самых впечатляющих мест, какие я видел в своей жизни.
Отец открывает спрятанный в одной из чёрных панелей стены бар, достаёт бутылку какого-то алкоголя и два низких бокала.
- Зачем ты это сделал? – я давно уже жду этот вопрос.
- Как ты узнал?
- Как я узнал?! – только в этот момент он позволяет своему взгляду встретиться с моим. – Эштон, я никогда не считал тебя идиотом, и, кажется, не давал и тебе повода считать им себя!
- Как ты узнал? – повторяю свой вопрос, и, честно говоря, не понимаю сам, откуда во мне взялась агрессия по отношению к нему.
- Хочешь знать, была ли это Софья?
- Нет. Хочу понять, как давно ты знаешь.
Он морщит лоб и смеётся, однако невесело. Это, скорее, обиженный смех, чем весёлый.
- Соня молчала, молчит и будет молчать. И это и есть ответ на твой вопрос.
Я смотрю в его глаза, пытаясь хотя бы в них найти ответы, потому что слова этого человека не способны внести ясность в мои вот уже три месяца спутанные мысли.