— Ты же был так молод.
— У меня были женщины. — Он глотнул чаю. — Приятельницы, с которыми я встречался, когда одиночество становилось невыносимым.
— Ты их не любил?
Маркус покачал головой:
— К некоторым я испытывал нежность, но при этом пустота не заполнялась. Это как ненавидеть здоровую пищу, но вместо мороженого поедать морковь.
Ами кивнула, не отрывая глаз от тарелки.
— Я любил Бет до самой ее смерти от старости. И ни одна женщина не вызвала во мне таких чувств в последующие десятилетия. Я потерял надежду и просто терпеливо ждал новой встречи с Бет в тот век, когда она родилась.
— И восемь лет назад она перенеслась в прошлое?
— Да.
— И не вернется?
— Нет.
— Ты по ней скучаешь?
— Я по ним всем скучаю. — Маркус оглянулся через плечо на портрет над камином в гостиной. На нем были изображены Роберт, Бетани, их четверо детей и сам Маркус в возрасте двадцати лет. — Бет, Роберт, их дети, внуки. Я скучаю по ним, они были моей семьей.
— Но по ней больше всего, — продолжала допытываться Ами.
Он взглянул на ее симпатичную мордашку, чуть влажные волосы, как обычно рассыпавшиеся в огненном беспорядке.
— Да, так и было.
Она долго смотрела на него, а потом опять опустила глаза на тарелку.
Маркус продолжил есть, размышляя, поняла ли она. По ней никогда точно не скажешь. Молчание может означать как понимание и вежливый отказ от совсем не завуалированного намека, так и полную несознанку. Ее радость от того, что большинство взрослых видит постоянно и вскоре перестает замечать, не единственное проявление почти детской наивности. Иногда Ами воспринимала что-то буквально, не разбираясь в разговорных выражениях.
Возможно, английский ей не родной. И хотя акцента Маркус не заметил, кое-что ставило ее в тупик, как бессмертных и аколитов, прибывших в Америку из других стран. Он и сам совершал те же ошибки, когда учил новые языки.
В доме вновь воцарилось молчание.
Ами помогла убрать со стола, после чего Маркус настоял, чтобы она отдохнула. Пока он не увидел симптомов сильной кровопотери: ни учащенного сердцебиения, не считая реакции на поцелуй (и раз уж и его сердце колотилось как бешеное, он решил не считать это плохим знаком), ни головокружения или слабости. На коже не выступил пот. Ами вела себя обычно, разве что была немного бледна.
А еще тиха и задумчива, потому Маркус ожидал, что она уйдет, пока он моет посуду. Однако она принесла на кухню стул и уселась, чтобы составить ему компанию. Приятно, радостно, волнительно…
— Опоссум убежал.
И секунду спустя у черного входа раздалось жалостливое «мяу».
Ами встала и пошла открывать дверь:
— Проныра ждал, пока зверь уйдет.
— Он в жизни не признается в своей боязни опоссумов.
Ее счастливый смех наполнил душу Маркуса теплом и вызвал очередную неконтролируемую улыбку.
Проныра прошагал на кухню, что-то мурча по-кошачьи, словно учитель в мультиках про Чарли Брауна. Царапины, полученные бешеным кошаком еще до переезда сюда Ами, уже исцелились, остались лишь розовые полоски и кое-где проплешины в меху, которые зарастут не так скоро, если вообще зарастут.
Пока Ами запирала дверь, Проныра терся о ноги Маркуса, а стоило ей сесть, запрыгнул к ней на колени и прижался к груди.
Везучий ублюдок.
По дому разнеслось громогласное мурлыканье. Маркус мыл посуду и болтал с Ами на разные темы, обсуждая последние мировые новости.
И она все это время с несколько отсутствующим видом гладила Проныру.
Закончив с тарелками, Маркус открыл кошачьи консервы со вкусом лосося и положил в миску. Кот тут же принялся уминать лакомство. Маркус снял этикетку, вымыл банку и бросил ее в специальное ведро на переработку, стоявшее под раковиной.
— Какая длинная ночь. Пора поспать, — сказал он, сполоснув руки и вытерев их полотенцем.
Ами встала:
— Ладно.
Он заколебался. Она скрывала эмоции так же «удачно», как и лгала. И сейчас на ее лице сквозило разочарование.
Ами собралась отнести стул на место, и Маркус быстро бросился на помощь:
— Давай я.
— Спасибо.
Она вышла за ним в столовую, где он оставил стул, затем в коридор, и Маркус остановился, чтобы пожелать ей спокойной ночи.
Ами открыла рот, замялась и вдруг улыбнулась:
— Спокойной ночи.
Маркус застыл, испытывая неловкость, будто перед первым в жизни сексом. И тот его опыт нельзя назвать удачным.
Злясь на себя, он повернулся и направился к подвалу. Но стоило потянуться к ручке, Ами заговорила: