Деятельность Лисимаха как строителя городов оставила продолжительный след в стране азиатских греков. Про Эфес мы уже рассказали. Хотя для городов, которые основывались с чистого листа, Лисимах не находил времени, вместо этого он доводил до конца то, что начали другие. Так произошло с тремя новыми городами Антигона – двумя Антигониями и Смирной. Ко всем ним Лисимах приложил руку. Имя двух первых, которые должны были увековечивать славу Антигона, поменяли. Лисимах, создавший уже Лисимахию на Херсонесе, к счастью, не считал, что нужно с унылым однообразием называть все свои города одинаково. Антигонию на Асканийском озере он назвал в честь своей бывшей жены, Никеи, дочери Антипатра[273]: именно Никея или Ника дала свое название Никейскому Символу веры. Другую Антигонию переименовали в Александрию в честь старого хозяина и ее называли Александрией Троадой или просто Троадой, чтобы отличать от всех других Александрий[274].
Древнее имя Смирны менять не стали[275]. В случае Илиона Лисимах также постарался осуществить некоторые благие намерения Александра. Теперь город получил храм, более достойный его славы, хотя и не совсем такой, как планировал Александр, и стену длиной в сорок стадиев (около 4 2/З мили). Население города возросло с помощью синойкизма окружающих деревень[276]. В III в. до н. э. новый Илион стал достаточно важным местом – конечно, не как политическая сила, а как центр религиозного союза[277].
Убийство Агафокла настроило греческие города против Лисимаха: они начали открыто обращаться за помощью к Селевку[278]. Таким образом, дом Селевка получил огромную выгоду, ибо впервые он появился перед греческими городами[279] в облике освободителя. Селевкиды начали свою деятельность при благоприятных обстоятельствах. Как великая держава Востока, Селевкиды уже показали свою симпатию к интересам эллинского мира, в особенности к культу Аполлона, от которого Селевк якобы происходил[280]. Храм Аполлона в Бранхидах был одним из великих храмов панэллинского значения, таких как Дельфы или Делос. Работа по его реставрации после персидской тирании теперь успешно продвигалась[281]. Добрый эллин, будь он царем или частным человеком, мог чувствовать, что этот храм имеет право на его вклад и приношения. Селевк задолго до того, как он обрел какую-либо политическую связь с Милетом, показал себя усердным благодетелем как города, так и связанного с ним храма. Став хозяином Ирана, он послал в Бранхиды из Экбатаны бронзовое изображение Аполлона работы Канаха, которое увезли некогда персы[282]. Надпись из Милета[283] представляет Антиоха (еще при жизни его отца): он обещает построить стою в городе; от сдачи ее в аренду должен поступать постоянный доход для покрытия храмовых расходов[284]. Милет, как мы уже видели, находился все еще вне сферы влияния Лисимаха в 287–286 гг. до н. э. и мог так никогда не подпасть под его власть.
Аполлон Дельфийский почитался и в доме Селевка. Стратоника, судя по всему, особенно показала себя щедрой последовательницей этого божества. Храмовые записи показывают, что подарки поступали как от нее, так и от Селевка[285].
Самому Селевку оставалось всего семь месяцев – от битвы при Корупедии до его кончины – за которые он мог разобраться со всеми вопросами, встававшими в отношениях греческих городов на азиатском побережье и силы, правившей внутренней частью страны. За семь месяцев ему удалось сделать немного: он лишь успел разобраться в ситуации, и даже об этом немногом почти все свидетельства исчезли. Кажется, что он, во всяком случае, быстро обратился к вопросу о греческих городах и послал «управителей» (διοικηταί) в различные области, чтобы они доложили ему о положении дел. Так, по крайней мере, как говорит нам гераклейский историк, он поступил с северными городами[286]. Только его сообщение проливает лучик света на тьму этих семи месяцев. Представителем царя, назначенным, чтобы посетить города Геллеспонтской Фригии и северного берега, стал некий Афродисий. Он, как и следовало, прибыл в Гераклею. В этом городе – и, как мы можем предполагать, в большинстве других – падение Лисимаха уже вызвало чувства, благоприятствовавшие делу Селевка. Как только новости о битве при Корупедионе достигли Гераклеи, народ восстал, чтобы стряхнуть ненавистное иго царицы. Депутация явилась к ее управителю Гераклиду, сообщив ему, что люди решились вернуть себе свободу, и предложила ему обойтись с ним любезно, если он спокойно уедет. Гераклит неправильно оценил свое положение, разъярился и начал приказывать вывести людей, чтобы казнить их. В городе все еще был гарнизон, который мог подавить волнения. Однако этому гарнизону, к несчастью, не заплатили, и они увидели, что для них будет полезнее договориться с горожанами: таким образом, они приобрели бы свободу для города и средства для себя самих. Гераклид сам оказался под стражей. Стены крепости, которая так долго принуждала город к повиновению, были сровнены с землей. Был выбран народный предводитель, и к Селевку послали посольство. Это посольство уже уехало, когда в городе появился Афродисий. Все, казалось бы, обещало прекрасные отношения между Гераклеей и царем, особенно потому, что они уже вели ту битву, которую центральное правительство вело против вифинца Зипойта. По какой-то непонятной нам причине Афродисий рассорился с жителями Гераклеи. Он вернулся к Селевку с докладом, неблагоприятным в отношении одной лишь Гераклеи – из всех городов, которые он посетил. Послы гераклеотов все еще были у царя, и в результате доклада Афродисия произошел злополучный разрыв между городом и династией Селевка. Царь начал с высокомерных слов. Смелый гражданин в ответ на это бросил резкий ответ: «Селевк, Геракл сильнее»[287]. Его дорийский диалект был таким грубым, что Селевк его даже не понял: он недовольно вытаращился на него, а потом отвернулся.
279
Конечно, при этом не учитываются действия Селевка на азиатском побережье в 315 г. до н. э., когда он просто командовал от имени Птолемея.
280
То, что претензия на происхождение от Аполлона восходит к самому началу династии, показывает надпись из Илиона (
284
Надпись датируется между 306 г. до н. э., когда Селевка стали именовать царем, и 293-м, когда этот титул разделил с ним Антиох. Однако, когда Ассулье предполагает, что это должно было произойти после брака Антиоха и Стратоники, потому что ему «и его потомству» в надписи отводятся определенные привилегии, он, как кажется, заходит слишком далеко, ибо (1) мы знаем, что кроме Стратоники у Антиоха была и другая жена, от которой у него были дети (Polyaen. viii. 50), и (2) даже если предполагать, что он не был женат, то это условие было обычным в подобных декретах – его, конечно, можно было использовать и для человека, который, как можно было предположить, когда-нибудь будет иметь детей.
285
286
Fränkel,