При мысли о нем Лидия улыбнулась. Как мало знала она своего мужа! Она только что была свидетельницей того нескрываемого отвращения, с каким он отнесся к низким предложениям английского герцога, но почти презирала его за такое яркое отсутствие дипломатического такта. Как и подобало мужчине, он не мог скрыть свое отвращение пред вероломством Людовика и, пытаясь доказать верность своему ДРУГУ, чуть было не ускорил катастрофу, которая предала бы Карла Эдуарда в руки его врагов. Только благодаря своевременному вмешательству Лидии король, рассерженный и взволнованный, будет колебаться и обдумывать свои планы, и этим временем можно будет воспользоваться, чтобы помешать исполнению его замыслов.
В отношениях молодой женщины к мужу была странная смесь презрения и доверия, и в своих поисках человека, на которого можно было бы положиться, она невольно вспомнила о муже, чувствуя, что его одного она могла посвятить в свою тайну. Впрочем, ей во всяком случае пришлось бы спросить у него заветное кольцо, а также справиться относительно последних распоряжений и точного местопребывания Стюарта и прочих беглецов. В таком случае, отчего бы ему самому не отправиться в Гавр?
При этом предположении она опять улыбнулась. Она ведь даже не знала, умеет ли Эглинтон ездить верхом, а если бы и умел, хватит ли у него сил и выносливости для такой безостановочной езды с головокружительной быстротой, да еще почти без пищи, в течение целых суток?
В сущности она крайне мало знала своего мужа. Они всегда жили врозь. В этот короткий год их совместной жизни они стали друг другу еще более чужими, чем были до свадьбы. Он без сомнения считал ее черствой и неженственной, а ей он казался слабым и недостаточно мужественным. Но, кроме него, никого не было под рукой, и Лидия с обычной решимостью выбросила из головы мысли о его недостатках. Она постарается не видеть в нем человека, погрязшего в искусственной жизни версальского двора с его раздражавшим ей нервы этикетом; человека, поддающегося лести Ирэны де Стэнвиль и в свою очередь восхваляющего ее женственность, разумеется, по контрасту с более сильной натурой его жены.
Позже, вспоминая обо всем происшедшем, Лидия не могла бы описать события этого утра в точной последовательности. Ей казалось, что по прошествии некоторого времени она оторвалась от своих мечтаний, намереваясь от начала до конца привести в исполнение весь свой план; что, все еще держа в руках постыдное послание, она встала с кресла и прошла через весь громадный приемный зал, направляясь в свой кабинет, чтобы там спокойно обдумать последние подробности. Конечно, ее мысль вовремя была сосредоточена на судьбе молодого принца и его друзей, почему невольно касалась и ее мужа; но она никак не могла в строгой последовательности припомнить, в какой именно момент голос лорда Эглинтона примешался к ее мыслям о нем.
Одно она твердо помнила: проходя мимо напоминавшей трон кровати и невольно вспоминая Эглинтона, ухаживавшего за Ирэной в ярко-розовом платье, она неожиданно услышала его голос:
— Одну секунду, маркиза! Прошу вас уделить мне только одну секунду!
Лидия уже взялась за золоченую ручку двери, в которую намеревалась пройти, однако голос мужа слышался совсем близко позади нее. Она слегка повернулась к нему. Он стоял, пристально глядя на нее серьезными глазами, в которых читались мольба и, кроме того, что-то неуловимое, что она сразу не могла понять.
— Я шла в свой кабинет, — сказала она, невольно отступая, так как не ожидала встретить здесь мужа.
— Потому-то я и прошу у вас прощения за свое вторжение, — просто сказал он.
— Чем могу я быть вам полезна?
— Если вы удостоите меня…
Он запнулся.
— Да?
Она привыкла к застенчивости мужа и его нерешительной манере говорить, всегда раздражавшей ее; но теперь ей хотелось быть с ним ласковой; она даже была рада, что встретила его здесь. Ей казалось, что его появление было ответом на ее желание поручить ему отвезти тайный приказ командиру «Монарха».
Он перевел свой взгляд на ее опущенную руку.
— Прошу вас, маркиза, отдайте мне письмо, которое вы держите в руке.
— Вам? Зачем? — спросила она, причем улыбка мгновенно исчезла с ее лица.
— Я не могу допустить, чтобы маркиза Эглинтон, моя жена, хотя бы одну секунду грязнила свои пальцы прикосновением к подобной гнусности.
Эглинтон говорил свойственным ему спокойным, ровным и застенчивым тоном, не сводя с жены испытующего взора.