Из всех документов, которые мне пришлось просмотреть по этому поводу, совершенно ясно, что герцог не сумел привлечь к себе определенных симпатий на берегах Невы. В Совете и среди окружающих Екатерину желали отделаться от него, хотя бы принеся для этого денежную жертву.
Таким образом Швеция оказалась с Францией в одном лагере, а Россия в другом; но при этом притязания молодого герцога на наследие Карла XII и его еще более неоспоримые права на владение Шлезвигом не играли никакой роли. Но, с другой стороны, не в силах Меншикова было бы связать интересов его отечества с интересами Австрии, если бы обе стороны не увлекались по наклону естественным ходом их исторического развития. Этот союз также составлял часть наследия Петра Великого, страстно желавшего его, чтоб отмстить за поражение при Пруте, и огорчавшегося, что не удавалось добиться его. Союз был логическим следствием отношений, созданных Петром между Россией и ее западными соседями.
Не принимавшая никакого участия в браке дочери Меншикова Пруссия скоро последовала примеру Австрии. Лавируя и торгуясь направо и налево, Фридрих Вильгельм незаметно увлекался в эту сторону. После смерти Петра, прусский министр в Петербурге, Мардефельд,[50] спросил, какой траур он должен носить по царю. Король отвечал: «Как по мне». И при дворе траур был тогда наложен на три месяца, когда обыкновенно его сокращали до шести недель. Даже после поездки в Ганновер, Фридрих сумел убедить Головкина, что интересы России не пострадают от этого, и начал придумывать проект присоединения ее к лиге, к которой он сам временно примкнул. Так как вопрос о Шлезвиге, по-видимому, мешал осуществлению этой комбинации, то он храбро предложил Головкину взамен Шлезвига Курляндию…
– Но ведь Курляндия не ваша, государь…
– Не все ли равно. Лишь бы ее вырвать у Польши и Саксонии!
В основании всех этих переговоров между соседями северо-западной Европы уже чувствовался польский вопрос. И таким образом, когда в июле 1726 г. Россия заставила Морица Саксонского убраться из Митавы, Фридрих Вильгельм высказал свою благодарность, и 10 (21) августа следующего года Мордефельд подписал в Петербурге конвенцию, которая, под видом возобновления древних связей с Россией, в сущности послужила началом новой политической системы.[51] Речь шла опять о Польше; державы, подписавшие трактат, обязывались поддерживать там избрание после смерти Августа II, туземного кандидата. Конвенция была закончена 12 следующего октября в Вюстергаузене австро-прусским соглашением, и таким образом оказался связанным пучок, который должен был, несмотря на различные случайные превратности и перевороты, вызвать расстройство европейского равновесия через гибель турецкого могущества и уничтожение польской самостоятельности.
Я уже имел случай высказаться о значении, даже чисто политическом, этого первого тройственного союза. Я остаюсь при своем мнении, что Россия могла отнестись к Польше иначе, чем присоединять в Польше к своим целям немецкие домогательства. Но Петр во что бы то ни стало стремился впутать свою страну в игру европейских комбинаций; он желал, чтобы его дипломатия фигурировала повсюду и отзывалась на весь европейский дипломатический перезвон континента, хотя бы ей приходилось в критические минуты опрокидывать карточный стол, толкая играющих. И в этом отношении великий человек тоже оставил наследие своим преемникам, и чтобы продолжать партию, не рискуя, у них не хватило ни высокомерной решимости, ни его смелости, ни счастья…
И однако, несмотря на их несостоятельность, Россия – этого нельзя отрицать – осталась в выигрыше, благодаря сцеплению благоприятных обстоятельств, где многие склонны увидеть или вмешательство какого-либо светлого Провидения, или какого-либо мрачного рока; но легко проследить влияние причин совершенно естественных: несомненное могущество национального инстинкта, несоизмеримые взрывы сил, накопившихся в огромной империи и вытекающие отсюда попытки вступить на путь, где, за отсутствием такого высшего решения, которое, быть может, пришло бы в голову великому человеку, жизненные задачи, оставленные им преемникам, решились, если и не вполне, то во всяком случае без ущерба для себя.
Польские читатели должны постараться понять меня: я говорю здесь как историк, и отказался бы от своей задачи, если бы поймал себя на том, что позволяю говорить своим личным симпатиям. В мою задачу не входит высказываться за или против раздела Польши, но я должен осветить задатки превосходства, позволявшие России, производя этот раздел, покорить себе, конечно, меньше, чем она должна была и на что претендовала, из славянских земель, но занять, однако, в северной Европе положение завидное. Непосредственные преемники Петра не всегда и не везде умели воспользоваться этими задатками в общей их грозной сложности; но они не погубили ни одного из них. Напротив – особенно за пределами России – они сохранили и даже улучшили в некоторых отношениях положения, приобретенные до них. Каким разом? С помощью каких таинственных сил, заместивших такой очевидный недостаток, ресурсов и способностей? Я не сумею лучше ответить на вопрос, как, вдавшись в некоторые подробности этого курляндского дела, ядовито названного Лефортом «бабьей войной» и составляющего самое большое дело царствования, мало способного предпринять что-либо более значительное. Пружины, направлявшие иностранную политику Екатерины I, обнаруживаются в этом деле вполне ясно, а читатель будет в выигрыше еще тем, что познакомится с некоторыми из главных действующих лиц, призванных к участию в новых драмах, сценой которых суждено было в скором времени стать Петербургу и Москве.
Глава 3
Бабья война. Мориц Саксонский
I. Курляндское наследство. – Происхождение кандидатуры Морица Саксонского. – Проект брака с Анной Иоанновной и Елизаветой Петровной. – Мориц в Польше. – Его успехи у варшавских дам. – Август II поддерживает его. – Оппозиция польской знати. – Перемена в отношениях короля. – Тайный отъезд Морица в Митаву. – Он увлекает Анну Иоанновну и приобретает расположение курляндцев. – Его избрание. – II. Борьба парий в Петербурге. – Юбки за Морица. – Кандидатура Меншикова. – Его прибытие в Митаву. – Свидание с Морицом. – Ложные слухи. – Мориц выходит победителем. – III. Проект договора в его пользу между Августом II и Россией. – Неудача. – Польский сейм высказывается против курляндского избранника. – Изгнание. – Новые планы брака и любовные похождения Морица. – Герцогиня курляндская на его стороне. – Двойное вмешательство России и Польши. – Бегство Морица. – IV. Он возобновляет переговоры. – Шансы на успех у Елизаветы. – Окончательное разочарование. – V. Эпилог. – Десять лет спустя. – Снова проснувшиеся иллюзии. – Коронация Елизаветы в Москве. – Приглашение туда Морица. – Многообещающий прием. – Роман обрывается. – Судьбы Курляндии и России.
Курляндское герцогство было ленным владением Польши, почившим в XVI веке, при последнем гроссмейстере тевтонского ордена, Готгхард фон Кеттлере, устройство наследственного княжества под протекторатом Республики. В 1698 г. один из потомков Кеттлера, Фридрих Казимир, умер, оставив вдову урожденную прусскую принцессу, и шестилетнего сына, Фридриха Вильгельма, опекуном которого состоял его дядя, Фердинанд. В 1709 г. наследник вступил на престол при содействии Петра Великого и умер в следующем году, как уже упомянуто выше сделавшись мужем Анны Иоанновны. Наследником оказался Фердинанд; но старый, весь поглощенный набожностью, вечно ссорившийся с курляндскими чинами или с Польшей, герцог остался в Данциге, предоставив митавский дворец Анне Иоанновне, а правление кому угодно было бы, или кому удалось бы захватить его. Король польский, курляндские чины и Россия – ожесточенно оспаривали его друг у друга. Россия приобрела наибольшее влияние, благодаря Бестужеву, назначенному Петром состоять гофмейстером при Анне Иоанновне. Он сделался любовником Анны, в ожидании Бирона, и как мог, помогал ей в управлении несчастными курляндцами. Что же касается поляков, всегда готовых выпустить добычу за ее тень, то они усчитывали главным образом будущее, мечтая о полном присоединении, предлог к которому им могла дать смерть Фердинанда.[52]
50
Густав барон фон Мардефельд служил представителем Пруссии до 1728 г., когда его преемником стал его племянник Аксель Мардефельд, остававшийся на этом посту до 1746 г.