Россия, как известно, породнилась с Брауншвейгской семьей – тогда разделявшейся на четыре ветви: Бевернскую, Бланкенбургскую, Вольфенбюттельскую и Люксенбургскую – через замужество Алексея Петровича (в 1709 г.) с принцессой Вольфенбюттельской. С этих пор Петр I, Петр II и сама Анна давали пособия некоторым членам этой семьи, очень нуждавшейся. В Антоне-Ульрихе не было ничего привлекательного – ни ума, ни внешности. Он так не понравился увидавшей его Анне, что она, по-видимому, вовсе не стала спешить осуществлением плана, привлекшего неудачника – Антона-Ульриха в Россию. Однако она удержала его при своем дворе, назначила его командиром кирасирского полка, с которым он отправился в турецкую кампанию и отличился под Очаковым; но о замужестве с ним племянницы императрица не заговаривала, а после смерти Левенвольда проект, по-видимому, был совершенно оставлен. Бирон относился к Антону явно враждебно, что способствовало возникновению слухов о соперничестве, о которых я уже упоминал. Дело приняло еще худший оборот, когда австрийский двор, желая положить конец ходившим слухам и приобрести Антону-Ульриху поддержку фаворита, выступил с проектом женитьбы молодого Бирона на одной из Вольфенбюттельских принцесс. Бирон отказался: очевидно он метил выше!
Впоследствии, в своей автобиографии он отрицал, чтобы домогался для сына руки Анны Леопольдовны, и когда в 1739 г. Анна Иоанновна почувствовала первые приступы недуга – болезни почек, осложнившейся критическим возрастом – от которого больше не оправилась, он, по-видимому, уже не препятствовал так долго откладываемому счастью принца Брауншвейгского. Отношения между фаворитом и молодой четой были холодные; но так как императрица желала этого союза – вероятно за неимением лучшего – то Бирон не препятствовал, скрывая про себя истинные мотивы, руководившие им.
Таким образом Анна Леопольдовна вышла замуж за человека, не пользовавшегося ее симпатией и не имевшего определенного положения. Один Остерман стоял за то, чтобы Антону дан был титул великого герцога, но его не послушались. Входя в возраст, сама Анна Леопольдовна очень много теряла в глазах императрицы, не находившей в ней ни красоты, ни ума. Это была толстая немка, довольно ограниченная, чувственная и апатичная, но не злая. В сущности, Анна Иоанновна остановила свой выбор на ней, чтобы устранить Елизавету, которую терпеть не могла; и этой причины было достаточно, чтобы она не изменила ни в чем своего первоначального решения. Она только не торопилась привести его в исполнение. В 1740 г. у Анны Леопольдовны родился сын, окрещенный Иваном Антоновичем, которому, по-видимому, суждено было со временем сделаться царем русским. Императрица очень радовалась его рождению и привяла его на свои руки. Русские имели бы право спросить, почему этот чистокровный немец, брауншвейгец по отцу, мекленбуржец по матери, родственный Романовым по бабке, был призван управлять ими, и по какому праву Анна Иоанновна сама царствовавшая по милости Голицына и четырех Долгоруких, могла назначить себе преемника. Но кто бы мог оспаривать это право! Итак, Ивану Антоновичу суждено было стать императором. Но кто будет управлять вместо него? Ему было всего девять месяцев. Анну Иоанновну, по-видимому, это не озабочивало ни прежде, ни теперь. Она боялась смерти и избегала всего, что могло напомнить ей о мрачной развязке. Но вокруг нее вопрос о регентстве волновал всех. Можно себе представить всеобщий страх, когда болезнь императрицы приняла внезапно серьезный оборот. Бирон поспешно отправил ездового к обер-гофмаршалу Левенвольду. Оба немца спрашивали друг у друга: «Что делать?» Не зная, чтя предпринять, они решили собрать наскоро Кабинет. Но Остерман по обыкновению, сказался больным. Левенвольд бросился к «оракулу» и привез совет, который не мог удовлетворить фаворита. По своей привычке вице-канцлер говорил много, но решительно невозможно было догадаться, что собственно он желал сказать, и наконец закончил: «Если быть наследником Ивану Антоновичу, так матери его, Анне Леопольдовне, надо быть правительницей, а при ней быть Совету, в котором может присутствовать и герцог». После того приехал Черкасский, а за ним новый член Совета, заменивший Волынского. То был креатура фаворита, Алексей Бестужев-Рюмин, уже прежде награжденный за донос в деле Милашевича, местом министра в Копенгагене. Между тем фаворит говорил с императрицей, но дела не подвинул. Государыня и слышать не хотела о назначении Анны Леопольдовны не только преемницей своей, но даже регентшей.[298] Об Антоне-Ульрихе не могло быть и речи. Императрица считала его человеком глупым. Между тем назначить правителя было необходимо. На ком же мог остановиться выбор?
Снова сочли нужным обратиться к Остерману за советом, и на этот раз к нему отправился Черкасский с Бестужевым. Дорогой они рассуждали о том, почему фаворит высказывается так нерешительно. Уж не желает ли он, чтобы выбор пал на него самого?
– Отчего бы и не так? – сказал Черкасский.
– Так в чем же дело? – ответил Бестужев.
Однако Остерман взглянул на это иначе. Назначение малолетнего Иоанна было делом решенным, так как об этом объявлено манифестом, которого императрица очевидно не желала уничтожать. Оставалось, следовательно, только сделать путем документа, решение официальным, и вице-канцлер брал на себя его составить. Вопрос же о регентстве надо было предоставить решению государыни. Подданным, а особенно немцам, мешаться в это не следовало.
Дальнейший ход этой путаницы передается разноречиво. Вот, по-видимому, наиболее достоверный рассказ. Вернувшись из дворца, Черкасский и Бестужев нашли у Бирона Левенвольда и Миниха. Черкасский тотчас же передал, на чем они сошлись с Бестужевым по дороге к Остерману. Тут же Бестужев подтвердил тоже; но только что он произнес роковые слова: «Кроме вашей светлости, некому быть регентом», как ему стало страшно, и он начал путаться и заговорил по-немецки: «Разумеется, не без ненависти будет в других государствах, ежели обойти мать и отца». «Разумеется», – подтвердил фаворит и ждал. Но никто не смел произнести ни слова. Видя затруднение Бирона и боясь, что скомпрометировал себя, Черкасский начал шептать на ухо Левенвольду. «Что вы шепчетесь, говорите громко!» – сказал тот, и Черкасский начал вслух представлять о необходимости избрания Бирона в регенты. Миниху оставалось только одобрить.[299] И так дело было решено тремя немцами и двумя русскими иностранного происхождения; они распоряжались будущностью страны, как будто последняя была их собственностью, и притом все пятеро говорили на языке иностранном – единственном понятном будущему регенту.
Решено было собраться на следующий день, чтобы составить новый манифест о назначении наследника; но сочли нужным призвать к совету и других знатнейших людей. Бестужев привез, Ушакова, Трубецкого и Куракина. Но за ночь передумали. Сам Бирон полагал, что следует приготовить императрицу к мысли о подобном регентстве. Он чувствовал со стороны Миниха глухую враждебность, что делало его еще более опасным. А «оракул» все молчал. Так что, наконец, вовсе и не стали говорить об этой части вопроса и составили только манифест о назначении наследником Иоанна Антоновича.
Когда Анна Иоанновна подписала поднесенный ей манифест, она знаком отпустила всех и удержала при себе одного Бирона. Но тут, выходя из спальни и держась за ручку двери, Миних остановился и решился сказать: «Милостивая императрица, мы согласились, чтоб герцогу быть нашим регентом: мы просим о том всеподданнейше».
Один из врачей императрицы, португалец Рибейра, только что перед тем уверил Анну, что ей гораздо лучше и что она может выздороветь. Миних, как ловкий дипломат, придумал эту демонстрацию, чтобы выйти из двусмысленного положения и подладиться к фавориту, не обязывая себя ни к чему.
298
Бирон вышел к приехавшим Черкасскому и Бестужеву и начал говорить: «Императрица в превеликом страхе от болезни, я предлагал ей объявить наследницей племянницу свою принцессу Анну; но она на мое представление не согласилась, – говорит, что не только наследницею и правительницею принцессу Анну не объявит, и слышать о том не хочет, а изволит наследником определить внука своего, которому при крещении она обещать изволила. О том, кому правительство поручить – надобно подумать».